огромных руках, словно обесцвеченных огнем, изогнутый поднос, один край которого упирался ему в живот. Я спросила человека, шедшего рядом с колесницей, каково имя этого бога. Он ответил:
— Дагон. Некоторые называют его Молохом. Ему жертвуют перворожденных детей, сжигая их. Видишь, госпожа, жрецы складывают под его руками хворост? Значит, скоро будет принесена великая жертва.
С того самого момента я возненавидела этот народ: что могла рожденная в Аравии, праведная и милосердная слуга Исиды подумать о людях, приносящих в жертву демону новорожденных младенцев? Да, я смотрела на их умные лица, красивые и жестокие, и ненавидела этих людей, всех до единого.
Мы приблизились к дверям дворца. Подбежавшие рабы помогли мне выбраться из колесницы. Рядом с ней уже стоял Теннес, окруженный разодетой в цветастые наряды знатью и жрецами в белых мантиях. Приближенные царя с сомнением разглядывали меня.
— Благоволи войти в мой дом, о госпожа! Не бойся ничего, здесь тебя хорошо встретят и предоставят все самое лучшее, что только может предложить Сидон, — объявил Теннес.
— Благодарю тебя, — ответила я, поклонившись и тем самым дав покрывалу упасть на лицо. — Я и не сомневалась в этом, поскольку что, как не самое лучшее, может дать Сидон Дочери Исиды, Небесной Царицы?
Да, именно так ответила с гордостью я, которая начала большую игру и все поставила на кон. И услышала, как чернобровый жрец тихонько проговорил стоявшему рядом собрату по вере, полагая, что я не понимаю их языка:
— У нас здесь другая Царица Небесная, и имя ей не Исида.
Меня провели в покои. За все время странствий по Востоку ни разу еще не приходилось мне видеть такой роскоши. Всюду сверкали золото и драгоценности, а стены были задрапированы великолепными тканями, окрашенными самым лучшим тирским пурпуром, который могли позволить себе только цари. Шерстяные ковры на полах переливались, словно шелковые, — настоящие произведения искусства, в то время как светильники казались высеченными из гигантских самоцветов.
— Кто обитает в этих покоях? — спросила я раба, когда осталась одна.
— Кто же, как не царица Билтис, божественная, — ответил тот, низко поклонившись.
— Но где же она в таком случае? Я не вижу ее здесь.
— Все верно, божественная. Царица Билтис отправилась навестить отца в Иерусалим, откуда вернется в скором времени. Конечно же, его величество распорядился, чтобы к ее приезду приготовили другие покои.
— Вот как? — равнодушно бросила я, но в душе невольно задалась вопросом: что, интересно, скажет эта царица, когда вернется и увидит, что в ее покоях поселилась соперница-чужестранка?
Затем под звуки приятной музыки я угощалась с золотых блюд и из украшенных драгоценными каменьями кубков, после чего, почувствовав усталость — ведь я почти не отдыхала на борту корабля из-за ночного шторма, — прилегла на мягкую благоухающую кровать, дабы ненадолго вздремнуть под охраной евнухов и рабынь.
«А ведь убить меня не составит труда: я здесь одна, на чужбине, без друзей», — вдруг мелькнула мысль, и мне стало немного страшно, ведь порой я испытывала те же чувства, что и простые смертные. На корабле я не боялась ничего, потому что там был Филон, мой брат по вере, и с ним несколько человек, которым можно было доверять. Здесь же я казалась себе овечкой в окружении волков. Более того, помимо тех волков, был еще и лев, то есть царь Теннес, необузданный, дикий, только и мечтающий заманить меня в ловушку, и, как я узнала, вдобавок ко всему еще и лжец, ни одному слову которого, чем бы он ни клялся, верить нельзя.
Да, тогда, возможно в первый раз в жизни и, несомненно, в последний, мне стало страшно: ведь на кон было поставлено мое тело. И я подошла к окну, чтобы взглянуть на поднимающуюся луну, символ Исиды, помолиться богине и попросить защиты в этом чужом городе, куда попала по ее воле.
То окно выходило на залитую трепетным светом факелов площадь, называвшуюся Священной. Я увидела, что на ней собрались тысячи сидонцев; некоторые смотрели вверх, на дворец, куда, как все уже знали, привезли меня, — люди показывали пальцами и оживленно разговаривали. Большинство собравшихся, однако, бросая напряженные взгляды на жрецов, бродили вокруг огромной медной статуи, жуткой твари с мордой дьявола, о которой я уже упоминала.
Я обратила внимание, что в той праздной толпе было много женщин; некоторые, судя по внешнему виду, знатного рода, и лица их показались мне странными — дерзкими, вызывающе гордыми, как у тех, кто готов вот-вот совершить некое великое деяние. Более того, многие из них вели за руку или несли детей, которых показывали жрецам, а те жутко улыбались и одобрительно кивали, гладили ребятишек по голове и даже целовали.
Одна дама, после того как ее сын получил такой поцелуй, громко зарыдала и, прижав малыша к груди, повернулась и бросилась бежать. Жрец разразился ей вслед проклятиями, а остальные — криками «Позор!», а потом, явно пытаясь скрыть муку и горе, буквально струившиеся из их глаз, все разом с чувством затянули какой-то гимн, по-видимому восхваляющий местных богов.
Наблюдая за происходящим, я вдруг поняла, что творится на площади. Несчастные детишки были обречены стать жертвами медного страшилища — Молоха, или Дагона. Помнится, мне рассказывали в Иерусалиме, что это сам дьявол, которому жертвуют перворожденных детей, предавая их огню. Да, эти матери принесли сюда детей, чтобы они могли взглянуть на бога и привыкнуть к его устрашающему виду.
О, как это было ужасно! Сердце мое схватилось льдом при мысли о страшном грехе, который творят сидонцы. Какой же награды свыше, недоумевала я, ждали люди, практиковавшие такую веру? Ответ пришел ко мне неожиданно. Солнце уже село, но на небе висели тяжелые облака, в которые вдруг ударили его прощальные лучи. Отразившись от туч, они пали на город, и большей частью — на Священную площадь и медного истукана, торчавшего перед храмом. Да, от тех облаков прилетел красный свет и напитал воздух, и город под ними, и саму площадь словно бы кровавой дымкой. Казалось, будто все вокруг окрасилось кровью, и в самом центре, в кольце факелов, светился Молох, ненасытный бог!
И тогда я поняла, что Сидон обречен утонуть в крови, что таков приговор Небес и что я, Айша, служила орудием в руках богов: именно мне было предназначено швырнуть копье смерти в его красивую грешную грудь. Я содрогнулась при этой мысли, ибо не любила жестокости, и мне не по сердцу было лишать людей
