умрешь и в мире теней испытаешь все муки, каковые боги посылают клятвопреступникам.
Утверждено и скреплено печатями:
мною, Айшей, дочерью Яраба, и Теннесом, царем Сидона.
Сделав копию этого соглашения, я отправила его с рабом Теннесу. Немного погодя царь попросил о встрече со мной и уже с порога громко объявил, что только безумец может поставить свою печать под таким документом.
Я взглянула на него и сказала, что мне все равно, поставит он печать или нет, хотя, конечно же, лучше бы сделке нашей свершиться.
Царь не сводил с меня глаз, и ярость все больше овладевала им, тем паче что он был уже разгорячен вином.
— Да кто ты такая, — прошипел он, — что смеешь говорить так со мной, царем Теннесом? Ты всего лишь женщина, облаченная в одежды жрицы, якобы обладающая способностями, которых у тебя на самом деле нет. Хватит уже ставить мне условия! Думаешь, я не могу взять тебя силой?
Я же в ответ лишь посмеялась над ним:
— Ты не сделаешь этого, Теннес!
— Интересно — почему?
— Да потому, что сидеть на троне гораздо лучше, чем лежать в могиле, пусть даже и в царском гробу. Однако, если хочешь знать волю Исиды, я задам твой вопрос богине, которая всегда находится неподалеку от меня, даже здесь, на борту корабля, а завтра, когда встанет солнце, я передам тебе ее ответ, о царь Теннес, — добавила я, глядя прямо ему в глаза.
Слова мои как будто отрезвили Теннеса: он побледнел и покинул каюту, сделав знак, оберегающий от дурного глаза. И хотя захватил с собой договор, однако оставил меня озадаченной и напуганной: сердце мое было не так дерзко и отважно, как уста!
В ту ночь, по воле случая или по воле Небес, нас настигла грозная буря. Капитан триремы, которого я за все время пребывания на борту до этого момента не видела, некий Филон из Навкратиса, лично явился предостеречь меня и убедиться, что все предметы в моей каюте надежно закреплены. Это был умный энергичный грек лет пятидесяти пяти, приятный лицом мужчина с каштановой остроконечной бородой. Я расспросила о нем прислуживавшего мне раба, и тот поведал, что Филон, несмотря на всю свою показную скромность, на самом деле великий воин и один из лучших в дельте Нила стрелков из лука: бьет в цель без промаха, даже в птицу на лету. Мало того, он опытный моряк и, говорят, предан тем, кому служит, и свято почитает богов.
— Если так, — сказала я тому старому рабу, — то отчего же этот ваш Филон до сих пор всего лишь простой капитан, а не командующий греческим войском или флотом, как подобает человеку столь достойному и одаренному?
— Да оттого, божественная госпожа, что он наделал немало ошибок, — ответил раб.
— Каких ошибок?
— Точно таких же, какие превратили знатного номарха, каким был я когда-то, в того, кем я стал сейчас. Видишь ли, госпожа, Филон всегда больше думал о благополучии других, нежели о своем собственном, а сие очень серьезный недостаток. И он очень любил женщин, что еще хуже.
— Да уж, тяжкие грехи, — сказала я. — Особенно второй. Мудрецы в первую очередь думают о себе, а праведники любят лишь одну-единственную женщину, да и ту не слишком сильно, поэтому, наверное, мудрецы и праведники так скучны и даже противны. Приведи-ка мне капитана; пожалуй, стоит узнать его получше.
Вскоре вновь явился Филон: то ли на мой зов, то ли сам пришел в связи с надвигающимся штормом, не знаю. Моряк поклонился мне, сделав некий жест, по которому я распознала в нем почитателя Исиды, причем довольно высокого ранга, хотя и не высшего: когда я испытала его тайным знаком, ответить на него Филон не сумел. Все же он стоял в нашем великом братстве на достаточно высокой ступени, и мы говорили друг с другом под знаком богини, или, как в те годы говорили, «под сенью ее крыл», — так могли беседовать брат и сестра либо скорее мать и сын. Одним словом, мы разговорились после того, как я испытала Филона и поведала ему, какая судьба постигла тех, кто предал богиню и ее земных служителей.
Филон рассказал мне вкратце, что хотя трирема сия египетская и называется «Хапи» в честь бога Нила, но моряков нанял Теннес, а команда состоит по большей части из сидонцев, а также из простолюдинов, набранных в портах Кипра. Все они, равно как и финикийские стражники Теннеса, коих на судне было полсотни, почитали иных, не египетских богов, а кое-кто так и вообще не поклонялся никаким.
Многие матросы, предостерег меня Филон, недовольны присутствием на борту жрицы Исиды и опасаются гнева финикийских богов, чьи изображения вполне законно нарисовали на носу корабля, когда Теннес нанимал его в Сидоне.
Я со смехом заметила, что, как нам обоим известно, Исида может в одиночку постоять за себя против Ваала, Астарты и всех прочих.
— Это верно, святая, — кивнул Филон. — Но случись вдруг что с кораблем — а мне очень не нравится, как темнеет небо и завывает, предвещая недоброе, северный ветер, да еще вдобавок до скал с подветренной стороны менее двух лиг... Так вот, если, скажем, триреме нашей в эту ночь будет грозить опасность, ведь штормы налетают внезапно, то опасность сия может грозить и тебе. В такие моменты, о святая, финикийцы иногда требуют принести жертву Кабирам, великим богам моря, которым мы не поклоняемся.
— Вот как? — невозмутимо ответила я. — Тогда скажи им, что те, кто требует жертв, зачастую сами ими и становятся. Ничего не бойся, мой единоверный брат, и, если придет беда, зови меня на помощь.
С этими словами я протянула к Филону систр, который взяла с собой вместе со своими украшениями, и он, поцеловав его, отправился выполнять обязанности капитана.
Вскоре после того, как мой новый друг ушел, задул необычайно сильный северный ветер. Он пугающе разгуливался с каждым часом и даже с каждой минутой, пока не достиг воистину ужасающей силы. Матросы уже больше не в силах были орудовать веслами — их, словно тростинки, ломали высокие волны, сбрасывая гребцов со скамей. Парус, который пытались поднять на мачту, тотчас сорвало, и он рухнул на палубу, как подбитая чайка. «Хапи» неумолимо несло все ближе к берегу Сирии, что маячил пока еще достаточно далеко, — там, изредка пробиваясь сквозь грозные тучи, лунный свет обнажал белую пену
