ты, ешкин кот! А что случилось-то?
– От яичницы померли.
– Как это – от яичницы? – удивился Колян.
– Ну, от сальмонеллы, – уточнил Чашкин. – Микроб такой. Я их от гриппа лечил, а они, вишь… В четыре дня все трое сгорели.
– Вот мать честная!.. Слышь, Василиса, у Чашкина двое пацанов померли… А ты как же выжил?
– У меня аллергия на яйца, чешусь неделю!
– Вот, Бог отвел! – Дрыкин тяжело вздохнул, сказал Чашкину, что тот везунчик, затем вновь улыбнулся и в десятый раз предложил тост «За нас!».
Подступала ночь, друзья прилично опьянели, и настало время прощаться. Дрыкин отвел Чашкина в кухню, где, несмотря на протесты жены, открыл огромный холодильник и набросал из него полную сумку деликатесов для друга. В дверях они поцеловались, пообещав друг другу видеться чаще. Настроение у Дрыкина было отличным, только вот в сон клонило. Он вспоминал прекрасный вечер со старым другом, где-то в глубине своего сознания понимая, что это была их последняя встреча… Хорошее ощущение пыталась испортить супруга, начав пилить мужа за экономический подрыв семьи: мол, бомжу вонючему тысяч на тридцать отвалил. Дрыкин ударил ее в глаз и, раздеваясь, уточнил:
– Это Вован! Друг мой!
Он лег в кровать, подумал, что день удался, и крепко-крепко заснул.
Так же крепко спал и Чашкин – на мягком матрасе возле костра.
Ревность
Суббота с Пресным сидели на корточках во внутреннем дворе большого детского магазина, курили, сплевывая на асфальт, и вели тихий разговор.
Они были знакомы лет двадцать пять, еще на малолетке свела их судьба, но спаяла надолго. Оба были преступниками, но беззатейными, бесхитростными, шли на преступления без подготовки, так как попросту не хватало смышлености. С возрастом умелости прибавилось, но мозги как были неповоротливыми с детства, так и остались к сорока годам неподвижными. Клички у мужиков были незатейливыми, образованными от фамилий. На отсидках к ним относились с уважением, но не с тем, которое полагалось авторитетным ворам. Ничего серьезного преступное сообщество им не доверяло – так, следить по мелочи за мужиками и объяснять первоходам разницу между блатными и фраерами.
К сорока оба отсидели почти десятку по совокупности. Четыре посадки, в среднем по два с половиной года лишения свободы.
Сейчас, во дворе детского супермаркета, они не готовили какого-то преступления, не замышляли дурного – просто курили и имели разговор за жизнь.
– Изменяет она мне, – неожиданно признался Суббота корешу.
– Кто? – не понял Пресный и погладил красный шрам через всю правую щеку.
– Ирина.
– Ирка?!! Что, поймал?
– Нет, – сплюнул Суббота, сверкнув фиксой. – Но чувствую.
– А! – махнул почти синей от наколок рукой Пресный. – Здесь чуйка часто не в тему. Пока не словил бабу, не гони события.
– Тяжко.
– Понимаю…
Дальше они немного посидели молча, поглядели, как грузчики разгружают самокаты и велики, а потом, закурив по следующей, продолжили.
– И пьется тяжко, – Суббота почесал почти лысый затылок. – По три дня отойти не могу.
– Такая же херня! – поддержал друга Пресный. – Даже чистая белая сил лишает. Пробовал вискарь – так блевал потом неделю.
– Изменяет…
– Брось!
– У нас дети.
– Да не Ирку, а мысли гони из башки!
– Вот чувствую, – почти простонал Суббота, сжав голову ладонями, – жопой чувствую, что изменяет!
– Ну вот что?! – осерчал Пресный. – Что ты чувствуешь?
– По-всякому… То запах мужика чужого улавливаю, то от нее бабской похотью шибает.
– Так может, это она по тебе текет?
– Нет, – нахмурился Суббота. – Когда я в нее лезу – сохнет…
– Либо выбрось из башни мысли такие, – посоветовал кореш, – либо разберись с ней, а то башня обрушится. Помнишь фраера, который без фомки банкоматы вскрывал каким-то хитрым приборчиком, помнишь, как его накрыло от мыслей о его телке, которая там, на воле, без него трусы народу показывает? Как ее?
– Манекенщица.
– Во! Модель!.. Помнишь, чем кончилось? Помнишь, как он вскрылся ночью?!. Как шлепали мужики босыми ногами по кровищи его?! Гони больные мысли!
Как бы Суббота ни хотел, чтобы из мозгов стерлись убивающие его подозрения, ничего не получалось. От водки становилось еще хуже, только марафет на некоторое время давал отдых. Зато потом, в расплату, он все более погружался в пучину дремучего подсознания. Рецидивист последние месяцы был подавлен, врачи про такое состояние говорят – тяжелая депрессия. Но Суббота о таком понятии даже и не слышал.
– Я с ней уже пятнадцать лет!
– Почти расстрел по-старому, – пошутил Пресный, но, поймав недобрый тяжелый взгляд товарища, постарался перевести разговор на другую тему. – У меня тут есть один лох, китаеза, он у Хрюни будет вечером. Можем пошпилить. У него лавэ как грязи. Под ним сто вьетнамцев бухло паленое созидают. Отымеем и на общее четверть отдадим.
– Да, – согласился Суббота. – Давно не заносили.
– Ну вот и хорошо! – Пресный притушил об асфальт сигарету и заложил бычок за ухо. – Сегодня вечером у Хрюни!
– Нет, – отказался товарищ. – Я домой.
– А как же на общее?
– На общее? – Суббота поднялся с корточек и потянулся на мысках изношенных ботинок. – На общее в следующий раз! – И пошел в сторону троллейбуса.
Пресный сплюнул товарищу вслед, сверкнув своей фиксой.
Дети гостили у тещи, и по пояс голый, весь в наколках, с четырьмя куполами на спине, Суббота ужинал с водкой, дымя табаком, а жена приносила с кухни на стол. Он с трудом проглатывал куриные котлеты, не замечая вкуса, даже пахучее сало не лезло в горло. Суббота поглядывал на жену, и в голове у него кружилось. Женщина старалась угодить мужу, но он не замечал ее стараний, а продолжал пить водку, пока жена не подметила, что уже вторая поллитра на исходе. Он встал и вышел из кухни в туалет. Справив малую нужду, он открыл створки настенного шкафчика и достал из него маленький туристический топорик. На Субботу накатила такая пронзительная тоска, все пространство вокруг сузилось, как будто глаз смотрел в подзорную трубу с другой стороны. Он вышел из туалета и вернулся в кухню, где жена мыла посуду. Не помня себя, Суббота размахнулся и ударил женщину топором сзади. В последнее мгновение она обернулась, и острие прошло по правой стороне головы.
Ему дали восемь строгого, так как жена выжила. Топорик прошел по касательной, отрубив ухо.
Ее почти год лечили. Привели в порядок лицо и посоветовали носить парик с длинными волосами, чтобы закрыть след от отрубленного уха. Женщина обещала отрастить волосы, с тем ее и выписали. Она не стала сразу забирать детей у матери, а попросила у лагерного начальства, руководящего зоной, где отбывал муж, семейного свидания на сорок восемь часов. Ей разрешили.
Суббота давно раскаялся
