в содеянном и даже к Богу стал приближаться, хоть и малыми шажочками. Он писал Ирине покаянные письма, короткие и кривые, так как не был силен в эпистолярном жанре, да и ум не мог подобрать правильных слов. Она ему отвечала. Писала, что лечение проходит успешно, что дети учатся и она скоро навестит его… Суббота от радости решил креститься, но только в тот день, когда она приедет. Договорился с кумом зоны, чтобы жену пустили на таинство, и терпеливо принялся ждать свидания.
А потом она приехала с двумя тяжелыми сумками провизии, улыбающаяся, с длинными волосами.
Его окрестили воскресным днем в лагерной часовне, он чувствовал себя обновленным и улыбался жене. У него впереди были сытые сутки почти вольной жизни… На выходе из часовни какая-то босота сунула ему в ладонь маляву. Он пошел к бараку для свиданий и прочитал по ходу мелко написанный на папиросной бумаге текст, в котором говорилось, что его жена Ирина по-прежнему ему изменяет. И факт неизвестный раскрыли, что жена фачится с его другом Пресным. Последнее добило зэка окончательно. Следующие сутки он не ел, не пил, к жене не прикасался, попытался было найти облегчение от невыносимой боли, сжав в руке крест, но душа разрывалась… У него проскользнула мысль забить жену здесь же, в комнате, на свидании, он даже с кровати поднялся и взял со стола с недоеденным ужином ложку. Отломил черпак, сжав черенок, замахнулся, но вдруг услышал…
– Люблю я тебя, сердешный! – прошептала в ночи жена. – Вроде так поломал меня, а все равно люблю!
И вдруг Суббота поверил ей, да так, что новая вера – в Бога – стала второстепенной, третьестепенной, она вообще исчезла. Он еще не понимал, да и вряд ли когда вообще осознает, что Всевышний не играет ролей в собственном спектакле, и тем более не выходит на поклон… Выпавший из руки черенок ложки звонко прокатился по полу.
Он прилег к ней с края, боясь прикоснуться:
– А как же Пресный?
– А что Пресный?.. Клеился ко мне, но получил по морде, и каждый раз потом получал.
– А что же ты мне не сказала?
– Так он друг твой!
И вдруг Субботу осенило. Впервые в жизни его мозг зашевелился, образуя некие связи, которые помогли сделать неожиданный вывод, что маляву заслал не кто иной, как его брателло Пресный. Во рту пересохло, и он громко сглотнул пустоту. А следом подумал, что Пресный просто сам любит его Ирку, а оттого произвел такие движения. Ей в месть за нелюбовь – смерть, а его на пожизненное. Вот ведь как страдает друг, пожалел Пресного Суббота и тяжело вздохнул, вспомнив, что ни за что отрубил жене ухо.
– И я тебя, – прошептал он в ответ, а за окном тихо читал речевку вертухай: «Слышь, розочка! Тюльпань отсюда, а то как загеоргиню – обсиренишься!..» – И я тебя, люблю, Ира!..
– Спи, Васенька, – проговорила женщина нежно. – Спи, родимый!
Кофейная мышь
Елисей Комаров проживал в двухкомнатной квартире на первом этаже шестиэтажного дома вместе с глухим дедом. Несмотря на глухоту, дед оставался бравым солдатом, не позволял себе помогать, то есть обслуживал себя самостоятельно. Елисея это устраивало, хотя дед Андрей Семеныч был чужд всяческих правил гигиены, устроил из своей комнаты непроходимые дебри из развалов книг, ненужной мебели, каких-то сломанных еще в прошлом веке научных приборов, одежды, частично женской, и самого себя – вечно небритого, в длинных широких сатиновых трусах и с нависающим над ними огромным пузом. Другой одежды дед не терпел. И мусор он не выносил, оставляя этот бытовой поход внуку.
Сам Елисей любил порядок, причем идеальный, чтобы все на своих местах, чтобы чистенько было вокруг, карандашик к карандашику, нотная тетрадь с нотными тетрадями в аккуратную стопочку. Но такая жизнь ждала его впереди, а пока Андрей Семенович за время двухчасового отсутствия внука умудрялся сделать из аккуратно убранной комнаты Елисея сестру-близнеца своей берлоги.
Каждый раз, возвращаясь домой, молодой человек находил свое жилье не пригодным для жизни, поэтому пришлось смириться и перестать ежедневно вылизывать место своего обитания. Со временем он даже привык жить в бедламе, и его товарищи-музыканты, приходившие по делам или в гости, были вполне удовлетворены состоянием квартиры, так как и в их головах из мозгов было сложено нечто подобное – нагромождение лишнего, перевернутого вверх тормашками, прокуренного, сексуального и пьяного.
Елисей тоже считал себя музыкантом, немного композитором, слегка роковым вокалистом, но самым главным его достоинством было то, что он собрал в своей комнате музыкальный пульт, на котором можно было сводить вокал и звуковые дорожки. Молодой человек прилично зарабатывал, и за этим, за его талантом, к нему приходили даже именитые музыканты. В моменты творческого созидания, часто на самом пике вдохновения, в комнату вваливался дед Елисея и, широко расставив ноги, молча глядел на происходящее. Впрочем, рок-н-ролльщики к таким явлениям привыкли, некоторые даже считали Андрея Семеныча талисманом, а потому не гнали. Только девицы, всегда новые и восторженные, пугались дедовских сатиновых трусов, в которых было много, и страшились пуза с горизонтальным шрамом под пупком, сантиметров двадцать, как от кесарева сечения, только выше. У деда когда-то на фронте случился перитонит, и военврачи сделали огромную дыру в его утробе, чтобы вычистить гной. Может, оттого у Андрея Семеныча и был такой огромный живот – мышцы какие не так сшили…
Обычно Елисей работал ранним утром, пока дед дрых, да и телефонные звонки не отвлекали. Он просыпался и, не вставая с кровати, выкуривал пару сигарет, затем чистил зубы, съедал яичницу и заваривал себе кофе по-турецки, почти полулитровую чашку, из которой пил по чуть-чуть почти до полудня, пока не заканчивал какой-нибудь трек или сведение песни.
Летом 1982 года работы было совсем мало, зато ЖЭК впустил в подвал дома какую-то гоп-компанию госчеготомонтажа, и вследствие этого начался какой-то почти вселенский ремонт. Болгарки, отбойные молотки, крики рабочих, мат-перемат и все сопутствующее, что может отравить жизнь человеку. Жители первого этажа, все три подъезда, жаловались председателю Жориной, но она отстаивала арендаторов всей своей яркой эмоциональностью, а если народ не успокаивался – выталкивала посетителей из конторы внушительных размеров бюстом, приговаривая, что нельзя быть эгоистами, так как арендаторы обещали построить дому детскую площадку с хоккейной коробкой, и крашеные волосы ее, синие, как море, вздымались. Во всех этих передрягах ни Елисей, ни его дед участия не принимали: первый – потому что не верил в успех социалистического обустройства, а старый солдат просто не слышал самого ремонта, даже когда отбойный молоток пробил пол в
