не только хорошей идеей, но и в какой-то степени родительским долгом. Им кажется, что именно так и стоит готовить ребенка к взрослой жизни – путем абстрактного запугивания.
Прекрасное настоящее под названием «детство» легко разрушить, нагрузив психику взрослой тревогой. В детстве все происходит прямо сейчас, сию минуту. День – целое приключение, а ребенок кажется себе всемогущим и вечным, представляя себя таким, каким подскажет его безграничное воображение. Вырастая, он, конечно же, еще успеет встретиться с тем фактом, что во взрослой жизни о многом придется заботиться самостоятельно. Но завидующему или тревожному родителю хочется уравнять позиции: раз я волнуюсь, переживаю, испытываю жизненные тяготы, то и ты давай.
Однако непроживаемое настоящее – не единственная цена, которую платит человек, регулярно охваченный тревогой. Постоянное напряжение непременно дает о себе знать, переходя в нарушения сна, психосоматические и психические симптомы. Наш организм в нормальном режиме работает, чередуя напряжение и расслабление. Если расслабление не наступает, и даже сон не несет полного отдохновения, то рано или поздно наступит сбой.
Однажды у меня была на приеме молодая женщина, беспокойная мама. С самого рождения ребенка она постоянно кружила над трехлетней дочерью, все время беспокоясь о ней. Она не разделяла сложные родительские задачи ни с бабушками ребенка, ни с мужем – не доверяла никому из них, проецируя на них собственное душевное нездоровье. Про няню даже и подумать было нечего («Вы представляете, что может сделать с моим ребенком чужой человек?»)
В ней было столько телесного напряжения, что когда она ушла, я вдруг поняла, что у меня самой устали ноги. Видимо, пытаясь подстроиться под нее, желая ее понять, я невольно копировала ее телесно: потом все тело ныло от напряжения, а икры болели еще пару дней. Самое печальное, что она даже не осознавала того, в каком диком напряжении живет уже, вероятно, много лет. От серьезных болезней, полагаю, ее спасала лишь молодость.
Еще одна цена, которую приходится платить тревожным людям, – собственное благополучие. Тревога заставляет жить в постоянном преддверии катастрофы, и потому такому человеку трудно переживать моменты благополучия. Возникает парадокс: человек так много делает, чтобы жить хорошо, но не может присвоить, ощутить это «хорошо» – он все время переживает возможное «плохо», именно этим и наполняя свою жизнь.
И одно дело, когда действительно происходит экстренная, опасная для жизни ситуация: тогда включается реакция, сопутствующая переживанию угрозы, – бей, беги, замри – и есть возможность физически действовать. Но особенность патологической тревоги в том, что она просто разъедает наше в целом благополучное настоящее, заполняя дни размышлениями о том плохом, что только теоретически может случиться. То есть человек, живя с воображаемой угрозой, постоянно находится в состоянии, как будто все самое страшное уже происходит, но сделать ничего нельзя.
Когда-то я вела группу для трудных подростков в государственном психологическом центре. Мне поручили непростого подопечного: это был немного потерянный парень в теле огромного двухметрового «дядьки» двадцати двух лет, говорящий басом, с хвостом немытых волос, в потертой косухе. Ко мне его прикрепили, видимо, для «перевоспитания» или вовлечения в какую-то полезную деятельность.
К своим годам этот бедолага уже чего только не пережил – хватило бы не на один криминальный роман. Одним из событий его прошлого был суд за коллективную драку, в которой убили человека. Ждать суда пришлось много месяцев из-за долгого следствия.
– Как же ты, вероятно, тревожился все эти месяцы, ожидая суда? – спросила я с сочувствием, представляя себя на его месте.
– Да вот еще, нервничать! Я просто жил, гулял, кутил и решил, что буду переживать за день до суда, зачем раньше-то? – ответил он, смеясь.
Изумлению моему, разумеется, не было предела. В голове всплыла фраза, ставшая мемом: «А что, так можно было?» Можно было не пропускать свою молодость в ожидании суда? Ему тогда, кстати, дали небольшой условный срок, так что пропускать жизнь, действительно, не имело смысла. К тому же, тревожась, он никак не повлиял бы на ход следствия и приговор. У него в жизни было много проблем и сложностей, но тревога явно не была одной из них. Тогда я подумала, что ему не помешало бы быть чуть более тревожным. Но сейчас я понимаю, что просто завидовала.
Почему важно говорить о последствиях тревоги? Потому что обычно для нас совсем не очевидны наши затраты и потери при обслуживании того или иного защитного механизма. А без понимания и проживания цены, которую мы платим, часто невозможно отказаться от привычных механизмов, защищающих нас от чего-то, что мы негласно сформулировали для себя как «самое худшее».
При всей моей и характерологической, и травматической тревоге осознание платы и подсчет потерь временами останавливали меня от действий, эту тревогу раскачивающих. Безусловно, этому помогли и много-много лет психотерапии, которая продолжается и по сей день. Теперь, вероятно, моя тревога не так заметна постороннему взгляду. Она не покинула меня навсегда, но, похоже, я достаточно хорошо с ней познакомилась и научилась жить. Поэтому в следующей главе мы поговорим о методах психотерапевтической работы с тревогой.
Глава 5
Как помочь и что делать
Есть несколько психологических тестов, которые определяют уровень тревожности у клиента. Лично я ими пользуюсь чрезвычайно редко – только в случаях, когда на это есть запрос или требуется строгий отчет. Один из тестов, кстати, достаточно прост: нужно засечь минуту на своих часах и предложить клиенту, чтобы он, опираясь на собственное ощущение и не глядя на часы, сообщил вам, когда минута в его представлении закончится. Чем раньше он скажет, что минута прошла, тем выше у него уровень тревоги. У меня самой результат когда-то был впечатляющим: всего двадцать две секунды!
В моей частной практике, которой я сейчас занимаюсь, для меня важен не столько измеряемый уровень тревоги, сколько понимание того, о какой именно тревоге идет речь: ситуативной, травматической, характерологической, сепарационной или экзистенциальной, – потому что от ее вида зависит фокус работы. Безусловно, мы редко встречаемся с «чистым» видом тревоги, но ее разграничение (хотя бы условное) позволяет нам применять различные стратегии и предполагать масштабы работы.
Например, ситуативная тревога может развернуться и в достаточной мере переработаться даже за одну встречу, если мы дадим ей место, поможем развернуть переживание до конца и убедимся, что любой исход ситуации можно пережить.
Работа с травматической тревогой у взрослых людей может занять не один месяц и даже год. Срок зависит от того, как устроены травмы, с чем они сочленяются, как рано были получены и на что повлияли, а также как
