и стыда заставляет их стараться, стараться и стараться, пока что-то окончательно не сломается внутри.
2. Тревога сопровождается катастрофичностью и туннельностью мышления.
Поскольку тревога обычно предлагает нам картинку будущего, в котором мы не справились, у некоторых тревожных людей наблюдается катастрофичность мышления. То есть они не воображают, что все может быть трудно, но в итоге будет хорошо, или у них сразу все получится, или получится что-то, хоть и не все. Нет, думая о предстоящем, они фантазируют о катастрофах разного масштаба. От «не лезь, а то запачкаешься, упадешь, ушибешься, поранишься» до «мир рухнет» – не важно, рухнут ли при этом ваши представления о себе или разрушится мир в целом.
У тревожного человека все самолеты падают; всех детей, задержавшихся с прогулки, похитили; мужья, не отвечающие на сообщение в течение минуты, завели любовниц; за недочет в работе всех тут же увольняют; у закашлявшего ребенка – точно воспаление легких, а если попадешь к врачам, то точно живым не выйдешь. Когда катастрофа генерируется в мышлении так легко, создается впечатление, что мир абсолютно небезопасен, люди представляют из себя угрозу, а жизнь видится постоянным ожиданием плохих новостей.
В процессе написания дипломной работы на тему одаренности у детей, я обнаружила исследование[1], в котором говорилось, что одаренные дети часто более тревожны, чем их менее одаренные сверстники, потому что могут вообразить и развернуть в своем мышлении много вариантов развития событий. Безусловно, если думать обо всех возможных версиях будущего, то катастрофичные там тоже, конечно, будут. Но нездоровая тревога заставляет нас как будто фокусироваться именно на них, а не на разнообразии положительных или достаточно хороших вариантов. В результате как будто бы возникает туннельность восприятия: мы подмечаем все признаки, ведущие к воображаемой катастрофе, но не видим остального.
Так, например, родитель подростка замечает только немытую голову, неубранную кровать, невыполненное обещание, запах табака, ухмылку в ответ на родительскую просьбу. И убеждается, что все пропало: ребенок катится по наклонной, станет наркоманом, умрет под забором – и так далее в зависимости от тревожно-катастрофической композиции в голове. Такой родитель как будто забывает тот факт, что его ребенок, помимо школы, еще успешно занимается на курсах, хорошо общается, у него высокий социальный интеллект, интересные друзья, лидерская позиция в классе, глубокий внутренний мир, широкий кругозор, активная гражданская позиция.
То есть возможная катастрофа как будто притягивает к себе всю психическую энергию родителя, заставляя его переживать только о своих тревожных фантазиях и вообще не замечать всего того, что его ребенок может. К сожалению, такой родитель может еще и наполнять подростка своей тревогой. И тогда ребенок, которому и так тревожно вступать во взрослую жизнь, но который получает лишь критику в свой адрес от наиболее значимых в его жизни людей, может начать думать, что он и вправду ни на что не годится.
Туннельность мышления может приводить к реальным бедам. Если родитель видит катастрофу, например, только в том, что его дочь-подросток «принесет в подоле», то он может упустить опасную депрессию, которая в тяжелом варианте способна привести к суициду. Какую-то мать больше всего волнует то, как ее ребенок кушает, чтобы у того, не дай бог, не было гастрита, из-за чего она пропускает реальные эмоциональные страдания подростка, тотальное одиночество или школьный буллинг, которые могут покалечить его значительно сильнее, чем воображаемый гастрит.
Таким образом, туннельность обеспечивает мнимую безопасность будущего, поскольку настроена на предотвращение избранной, а не реально возможной катастрофы. Сужение восприятия и сознания приводят к тому, что иные знаки, предвестники или уже реальные симптомы и явные события как будто остаются вне зоны нашего восприятия, и вероятность того, что мы пропустим нечто, требующее нашего внимания и реакции, повышается.
Неприятность туннельного сознания состоит еще и в том, что оно концентрирует нас на том, чего нет, то есть на дефиците. И тогда нам трудно увидеть то, что есть. То есть тревожный студент, например, думает о тех двух билетах, которые он еще не выучил, а не о тех тридцати двух, которые уже хорошо знает. И да, удача может отвернуться от него, он вытянет невыученный билет и получит плохую отметку. Но ведь тридцать два билета, то есть практически весь материал курса, он уже знает.
Родитель может ругать за внезапную «тройку» своего ребенка-отличника, боясь, что тот перестанет учиться. Но в этот момент он как будто забывает, что тот восемь лет подряд приносил отличные оценки. Постоянный фокус на дефиците приводит к нарастанию ощущения неуверенности, плохости, неспособности, а это только усиливает тревогу.
Для того чтобы не заразиться многочисленными и разнообразными по содержанию сценариями персонального армагеддона, важно помнить о том, что в любом человеке, стране, большой и малой системе всегда есть силы, действующие как на разрушение, так и на созидание. Безусловно, в какой-то момент и человек может сойти с ума, и цивилизация может погибнуть. Но, полагаю, что это происходит значительно реже, чем кажется тревожным людям. В конце концов, армагеддон, конечно, может случиться. Но есть разница в том, как мы его встретим – в ужасе и ожидании конца или спокойно работая, строя, растя детей, пока есть такая возможность.
3. Тревогой можно заразить.
Тревожные люди обладают двумя очень тяжелыми для окружающих качествами: они любят накручивать себя, придумывая все более страшные последствия и исходы будущих событий. А после этого помещают раскрученную до небес тревогу в окружающих до тех пор, пока их близких не начнет трясти от нехороших предчувствий.
Так, ваша мама или бабушка за те десять минут, пока вы не поднимали трубку, сочинят сто версий вашей самой страшной и неминуемой гибели, и к тому времени, когда вы снова выйдете на связь, у них будет гипертонический криз, и теперь уже вам придется вызывать им скорую помощь. Причем часто бывает, что для того, чтобы не тревожиться, можно сделать пару несложных действий, проверить свои страшные фантазии и успокоиться. Но тревога почему-то хочет, чтобы ей собрали обширную дань из самых катастрофических фантазий и последствий высокого давления.
Размышляя о том, для чего нужно непременное нагнетание тревоги и почему бы в какой-то момент просто не остановиться, я пришла к выводу, что, придумывая все самое страшное, мы как раз пытаемся себя успокоить – то есть взять под контроль страшный сценарий. Если мы его придумали и описали, то как будто бы немного подготовились. А вот если с нами случается то, что мы даже предусмотреть и вообразить не могли, то это, действительно, очень неприятно и выбивает нас из душевного равновесия значительно сильнее.
