Бабило насторожился.
- Отец что, на фронте?
- Нет.
- Он... жив?
- Не знаю.
- А мать?
- Не знаю.
- Погоди, погоди... Объясни мне толком, в чем дело?
- Его родителей арестовали в тридцать седьмом году, - сказала Хатия, Сосойю воспитывает его тетя, учидельница Кето.
Бабило покачал головой, снял полушубок, положил его на тахту.
- В тридцать седьмом, говоришь?
- Да, в тридцать седьмом...
- Ночью взяли?
- Ночью...
- Вместе?
- Нет, сперва папу, потом маму...
- И ничего про них не слышно?
- Ничего...
- Бедный мой мальчик... - вздохнула Какано. - Ты хоть помнишь их?
- Так, смутно... Маму помню лучше... - Я сложил полушубок. - Мы уйдем рано утром, дядя Вабило, - постарался я переменить тему.
- Хорошо, сынок, хорошо... Какано, приготовь для детей три пуда кукурузы!
Какано молча вышла из комнаты, прихватив два моих мешка.
- Да, сынок... Трудное было время... - начал Бабило, - много тогда пропало хороших людей... Из нашего села тоже забрали двоих Гаврила-мельника и Якинте Кунчулия, счетоводом он работал в конторе... Так и исчезли оба...
Из соседней комнаты доносился приятный звук засыпаемой в мешок кукурузы.
- Дядя Бабило, а ружье вы не купите? - спросил я.
- Что?
- Ружье, говорю, не купите?
- Ружье? Ружье... А зачем мне ружье? Тут даже птица перевелась... Хотя нет, зимой, бывает, голодный зверь иногда спускается с гор... Пригодится ружье... А сколько ты хочешь за него? - Бабило взял "централку", раскрыл ее, посмотрел через стволы на свет. - Хороший товар!
Я сжал руку Хатии. Ружье принадлежало ей, и цену должна была назначить она.
- Сколько? - спросил Бабило.
- Нисколько! - сказала Хатия.
Я разинул рот.
- Что, не продаете?
- Нет, дядя Бабило, не продаем, я дарю вам ружье, если оно вам нравится, - ответила Хатия.
- Очень даже нравится, детка, но бесплатно я его не возьму... Влетит тебе дома! - сказал Бабило и ласково погладил Хатию по голове.
- Ну а продавать ружье вам я не стану... И ничего мне не влетит! Ружье - мое, и я хочу подарить его вам!
Сосойя, скажи, ведь ружье мое? - Хатия заморгала глазами. Я понял, что откажись сейчас Бабило от ружья, Хатия разревется. Я выразительно взглянул на Бабило и сказал:
- Ружье принадлежит Хатии, дядя Бабило, и раз она дарит его вам, вы должны принять этот подарок!
Хатия радостно закивала головой.
- Что ж, спасибо тебе, дочка! Большое спасибо! Дай бог тебе здоровья и счастья! - Бабило поцеловал Хатию в щеку. - Какано! - позвал он жену. Приготовь детям постель!.. И взгляни-ка, какое мне ружье подарила Хатия!
Хоть в разбойники иди!
Вошла Какано. Бабило протянул ей ружье.
- Убери, ради бога! - испугалась Какано. Она стала сселить постели, а я еще раз посмотрел на двойной портрет в рамке.
- Дядя Бабило, как зовут вашего сына? Это, наверно, ваш сын?
Бабило поднял голову, взглянул с затаенной грустью на портрет и, улыбнувшись, спросил:
- Который тебя интересует, сынок?
- Дядя Бабило... Да вы что... Как это "который"?..
Бабило вынул из кармана трубку, долго набивал ее табаком, закурил, еще раз сквозь голубоватый дымок взглянул на портрет, почесал у себя в затылке и сказал мне:
- Двадцать лет я сам их спрашивал об этом... Двадцать лет Какано, чтобы не ошибиться, за одну провинность колотила их обоих...
- Почему у меня не отсохли руки!.. - вздохнула Какано.
- Измучили они, прохвосты, учителей! На выпускном экзамене один получил по литературе пятерку, другой - тройку... Как там в школе ни уточняли, а при заполнении аттестата все же напутали... Мы отличали их только по родимым пятнам. У Насии пятно было на правом бедре, у Бату - на левом. Ну а в школе... не стали бы там снимать с них штаны... Насия был старше на двадцать семь минут... Вместе они пошли в армию... Этот снимок прислали оттуда... В первый месяц... А потом они пропали... И ничего нам о них не известно...
- Горе мне, горе несчастной!.. Как я еще живу и дышу на свете! - Какано кончиком платка вытерла слезу.
- Сосойя, а все же который из них - котортш? - спросила Хатия.
- Одинаковы они, Хатия!
- Красивые?
- Красивые! Только рассержены как будто.
- Дети мои дорогие! Где вы теперь? Сыты ли, голодны?.. Может, больны, может, ранены?.. А несчастная ваша мать и ест, и пьет, и не сдыхает! Не берет бог мою душу!.. - Какано заплакала.
- Ладно уж, старая, хватит! - прикрикнул Бабило на жену, потом обратился к нам: - Вот так, три года прошло с тех пор, а она каждый день ноет и воет...
- Дети мои ненаглядные!. Хоть раз бы мне взглянуть на вас и умереть тотчас же!.. Мальчики мои золотые!.. - плакала Какано.
- Тетя Какано, парень один из нашего села тоже вот так пропал, три года о нем не было ни слуху ни духу...
А вот позавчера... Как раз накануне нашего отъезда... - сказала вдруг Хатия.
- Получили письмо? Счастливая его мать! Что он пишет? - подняла голову Какано.
- Да не письмо, а сам он приехал!
- Ты про кого, Хатия? - изумился я.
- Как про кого? Про Важико, сына Якйнте Джабуа!
Забыл?
- И что он? Ты говорила с ним, дочка? - поинтересовался Бабило.
- Плохи, говорит, дела Гитлера... Наши, оказывается, выдумали какое-то новое оружие, у него такое, знаете, женское имя - "катюша". Сжигает, оказывается, все вокруг...
- Да, я тоже слышал об этом... Что он еще сказал? - оживился Бабило.
- Сосойя, расскажи ты, ты же был там? - пихнула меня локтем Хатия.
Я не знал, что сказать. Ничего подобного в нашем селе не происходило, никто с фронта не возвращался, а именно позавчера Якйнте получил сообщение о гибели сына... Что это сочинила Хатия? Что она выдумала?
- Говори, сынок, говори! - Бабило приготовился слушать.
- Да... Сжигает, оказывается, все вокруг... Теперь, го
ворит, наши самолеты бомбят Берлин... Скоро, говорит, откроется второй фронт...
- Когда же? Когда? - воскликнул недовольно Бабило.
- Бедные мои мальчики, доживут ли они до этого? - проговорила Какано про себя.
- А почему мы не получаем писем? - спросил Бабило.
- До писем ли им сейчас, дядя Бабило?!
- Говори, Сосойя, что еще рассказал Важико! - пристала ко мне Хатия.
- Забыл я, Хатия...
- Эх, ты!.. Важико говорил, что там с ним было много грузин... Среди них, кажется, два брата...
У Бабило задрожала в руке трубка, Какано опустилась перед Хатией на колени, дернула ее за подол платья.
- Да, точно, теперь я вспомнила... Два брата, говорит, были с нами, похожие друг на друга, как две половины одного яблока...
- Близнецы, что ли? - прошептала Какано.
- Близнецы!
- А... фамилия? Как их фамилия?
- Фамилию я не спрашивала, дядя Бабило...
- А звали как?
- Сказал он, только я забыла...
- И... Живы они, говоришь? - спросила Какано.
- Ну-у-у... Их, сказал Важико, пули не берут!
- Пойду-ка я с вами, детки, покажите мне этого парня! - попросила Кэкано, молитвенно сложив руки.
- Coco, Важико приехал на один день, не так ли? - спросила меня Хатия.
- Ага, на один день!
- Значит, я не застану его? - застонала Какано.
Хатия кивнула головой.
- Что же мне делать? - Какано взглянула на меня.
- Он сказал, что еще приедет.
- А если не приедет?
- Я напишу ему и все узнаю, тетя Какано! - обещал я, отводя взгляд.
- Сделай доброе дело, сынок, бог отблагодарит тебя! - взмолилась Какано.
- Обязательно, тетя Какано!
- Боже великий! Значит, живы мои мальчики?! Близпецы? Похожи друг на друга, говорит?.. Матерь божья!
Много близнецов на свете, дай бог всем им жизни и здоровья... Но сделай так, чтобы эти двое были бы моими мальчиками! Матерь божья! - Какапо воздела руки.
За все это время Бабило не проронил ни слова. Я ждал, что вот-вот он встанет, схватит нас за шиворот и вышвырнет за дверь как бессовестных обманщиков. Но он сидел молча, удивительно спокойно, с улыбкой наблюдал за Хатией, и лишь подрагивание правой брови выдавало его сдерживаемое волнение.
- Боже справедливый, за что ты так наказал этого милосердного ребенка?.. - проговорил наконец он, встал, обнял Какано за плечи и повел ее к дверям.
- Ложитесь теперь, дети, дай бог вам приятного сна! - И он закрыл за собой дверь.
Спать нам не хотелось.
- Спустимся во двор, Сосойя! - попросила Хатия.
...Я усадил Хатию под орехом, лег сам и положил голову ей на колени. Была теплая, тихая июньская ночь.
Над нами простиралось усеянное звездами черное небо.
Доносились убаюкивающее верещание сверчков, шум реки, кваканье лягушек, ленивый лай собак. Сейчас у нас точно такая же ночь, так же лают собаки, так же шумит река. Тетя так же лежит под деревом, смотрит на небо и думает о том же, о чем и я. Как было бы хорошо, если б люди могли видеть в небе, как в зеркале, друг друга. Я увидел бы тетю, свое село, весь мир, познакомился бы с несметным количеством людей, своих сверстников. И мир узнал бы меня. Мы увидели бы, кому на свете живется хорошо, а кому плохо, и первые помогли бы вторым... Люди увидели бы друг друга и поняли бы, что не такие уж мы плохие, как нам это иногда кажется, что нет у нас основания ссориться и враждовать меж собой, и не стало бы на земле войн и кровопролитий...
