Серафиме и ближе подошел к князю. Видимо они были знакомы. Князь представил молодого человека Анни. — Подпоручик Влад Некляев, он родом из Москвы. Сейчас гостит у своих родственников в столице.
Для Анни эти лица были не интересны. Она, почему-то запомнила то лицо, так долго провожавшее её глазами. И спрашивая себя, чем же оно ей так запомнилось, она сама себе ответила — «Слишком самоуверенный взгляд! И чем-то, чем-то он ей напоминал взгляд Войцеховского!»
Серафима чуть не визжала от восторга, когда ей удавалось выигрывать. И у Анни появилось в отношении к ней новое, необычное чувство. Она стала больше ей симпатизировать. И хоть по-прежнему, её царапало за сердце при всей её яркой, утонченной внешности, так часто возникающие на её лице мимика беспощадной и коварной хищницы, Анни нравился этот азарт, эта живая натура и умение получать от жизни то, что ей хотелось!
Но …попытаться вникнуть в правила игры, Анни была сейчас не готова. Ответив на пару дежурных вопросов поручика Влада, она принялась изучать присутствующую публику и воспользовалась для этого князем. Он рассказал ей, что на такие балы в таком семействе, как Юсуповы, собирается только самый цвет российской аристократии. И что в данный момент идет война с Японией и такие балы стали слишком редким явлением. В российском обществе не спокойно. Россия проигрывает Японии войну на море, причин для веселья мало.
— А что такого чудного, мы еще можем здесь увидеть, как сказала мадам Серафима? — совершенно с детской наивностью — спросила Анни.
Но князь только усмехнулся. Ответ его был обтекаемым и туманным. — Мы гости в данном дворце. За его стенами я бы сказал вам об этом с большей откровенностью, но, сейчас, прошу, простить, не смею.
И Анни только поняла, что что-то необычное происходит здесь только со стороны хозяев бала!
— А вы не могли бы мне так, только намеком показать на сына столь знаменитого семейства. Мне это интересно, потому что я слышала о них легенду. Это правда?
— Это правда. Я укажу вам на Феликса Николаевича Юсупова, хотя, если бы вы его увидели, вам сердце бы подсказало, что это он. И да, в их семье уже произошло то роковое несчастье. Старший брат Феликса Николаевича погиб на дуэли в возрасте двадцати трех лет.
Дам в этом помещении было не много. Такой азартной женщиной оказалась Серафима и еще несколько престарелых кумушек, которые уже так озорно плясать не могли и им ничего не оставалось, как пощекотать свои нервы игрой в вист. Под старость дамы становились дородными, сильно располневшими. Когда они садились в кресла, так для них лакеи подставляли специальные, более широкие, иначе их зады не помещались в тех, что были драпированы в цвет стен. Молодые пары сюда заглядывали из любопытства и быстро уходили. От одной светловолосой девушки Анни услышала фразу с нотками упрека:
— Все… этого и следовало ожидать! Наш папан уселся и теперь пока не продуется в пух, его отсюда не выкурить! — и эта такая странная фраза — не выкурить — так неожиданно пополнила словарный запас русских слов!
Анни только весело повторяла:
— Не выкуришь. Не выкуришь… — что Серафима с недовольством посмотрела на неё.
Князь Павловский поспешил объяснить:
— Это значит не уведешь, не уговоришь уйти.
Серафима излишне налегала на вино, и даже совсем не придававшая этому значение Анни, стала это замечать. Но… Серафиму выдавали только горящие сумасшедшим огнем глаза, движения же её оставались точными и грациозными. Вероятно, при том количестве пищи, поглощенной на «скатерти самобранке», захмелеть быстро было затруднительно. Анни же хотелось туда, где музыка. И чувствуя её желание, князь предложил сопроводить её назад туда, где танцевали. Не успели они войти в бальный зал, как Анни вновь была ошеломлена всем происходящим. Оркестр больше не играл. Зал просто взорвался громкими переливами нескольких гитар, они наступали, они приближались, и она стала искать глазами, откуда эта лавина накатывающихся переливов. И когда кольцо только что оттанцевавших подалось назад, она увидела большую группу ярких, красивых людей, цыганской национальности, выходящую на середину. Те, кто шел впереди, в руках держали гитары, задние терзали скрипки. И остановившись, своими затуманенными поволокой сдерживаемой жгучей страсти очами, они обвели всех присутствующих. И во взглядах было столько вызова, столько огня и жизни! В пестрых, кричащих яркостью цветов нарядах, из-за спин мужчин, вперед вышли танцующие цыганки. Сбоку ударили два бубна и скрипка завизжала так отчаянно, что Анни почувствовала, как тогда в салоне у Серафимы, что она вот-вот разрыдается! И когда сразу после небольшой задержки, продуманной для усиления эффекта, все разом вскипели переливами гитары, Анни подумала, что она сейчас не сможет себя сдержать, и её руки, плечи начнут вытворять что-то несуразное, подчиняясь только одному господину на балу — музыке! Она смотрела во все глаза только вперед, она не видела, какие яркие эмоции застывали на лицах всех присутствующих. Такие ритмы никого не оставляли в рамках светского этикета! Это было сильнее! Женщины машинально начинали учащенно, в такт махать веерами и у некоторых, даже машинально подергивались плечи, а мужчины обретали такое выражение лица, словно, прилагают неимоверное усилие, чтобы, забыв о всех приличиях, не выскочить в страстных порывах в центр, отбивая каблуками четкий такт!
Цыганки были бесподобны! Она много их видела в Будапеште, когда с тетушкой ходили на центральный рынок. Да, и у прибрежного парка много обитало цыган. Они пели всегда, зарабатывая этим на жизнь, но никогда Анни не видела, чтобы так танцевали! Это была полная противоположность балету, но это было ошеломляюще и очень красиво! Все самые низкие, затаенные, осуждаемые обществом человеческие инстинкты, подымаясь с самого дна, грозились вырваться наружу и будь что будет — все гремело, звучало о том, что мы живем на этой земле только один раз!
И когда этот буйный, будораживший все плотские фибры души фейерверк смолк, ей показалось, что она отплясала в диком вихре вместе с ними. Ей стало душно, ей стало жарко. Она повернула голову в бок, видимо инстинктивно отвечая позыву посылаемых к ней флюидов и снова встретила тот взгляд мужчины, яркой аристократичной наружности. Он смотрел на неё с большим интересом и смелостью, не стесняясь быть осужденным за столь откровенный интерес, и он был очень красив. Но …почему-то сразу ассоциировав свои впечатления от
