ней.
– Живу, как видишь. Ребёнка вот сделали, – говорит он, кивая в сторону пакетов из магазина, –
ну, а ты как? Ты здесь на всю жизнь теперь?
– Да что ты! Знаешь, как опротивело мне тут всё! Вот доведу своих учеников до экзаменов и
уеду.
– Куда?
– Э-э, мир большой. Жена и дети не держат. Уеду, куда глаза глядят. .
– А домой они у тебя не глядят?
– Ну, ты знаешь, что там у меня… Куда мне ехать?
– Придумаем что-нибудь. Для начала у нас поживёшь. Места хватит. .
Бабушка возвращается быстрей, чем можно было ожидать. До магазина она не дошла: кто-то из
встречных сказал ей, что хлеб ещё не привезли.
– О-па-па! – восклицает она, всплеснув руками. – Они уже сидят тут, посасывают! Так я и знала!
– Да ладно тебе, – говорит Серёга. – Приехал мой лучший друг. Что, нельзя?
– Чего ж не лучший, если с бутылками…
– Да отстань ты, – отмахивается Серёга, – у него вон родители погибли, дай хоть спокойно
помянуть.
Роману становится не по себе от такой отговорки.
– А-а, – говорит бабушка, – это которые на пожаре-то сгорели? Все сгорели-то? – спрашивает
она Романа.
Роман отворачивается.
– Все! – резко отвечает за него Серёга.
– По пьянке, наверно…
– Да отстань ты! Тебе всё по пьянке!
Бабушка, безнадёжно махнув рукой, уходит к себе. Роман некоторое время сидит молча,
переваривая неприятную сцену.
– Слушай, – просит он, – а сыграй-ка на баяне, а?
– Баян в школе. Могу на гитаре.
Гитара у него так себе: где-то случайно подобранная, обшарпанная, с какими-то глупыми
наклейками. Звук плоский, но настроена прекрасно. Серёга играет что-то классическое. Его пальцы
бегают так стремительно, что дыхание перехватывает от восторга. Это как чудо: слышать вживую
такую музыку впору где-нибудь в концертном зале, но чтобы вот так банально – на кухне… Его
мастерству уже поздно завидовать – слишком далеко он ушёл. Господи, да когда же ему
рассказать об этом эпизоде с Элиной? Сколько можно держать это в себе!?
Наконец пьеса закончена, и Серёга, слушая затухание последнего аккорда, склоняет голову.
Склоняет даже с какой-то неловкостью, ведь он на этой высоте для друга уже недоступен. Талант и
умение не раздавишь, как грузди в рюкзаке, упав на них спиной, чтобы уравняться.
– Ох, до чего же коротка она, эта жизнь наша, – вдруг с такой горечью произносит Серёга, что у
Романа сжимается сердце.
Не по возрасту ему ещё говорить такие слова и так горько вздыхать. Откуда в нём это? Чего,
казалось бы, грустить при молодости и здоровье? Но в глазах друга слёзы, и Роман чувствует себя
беспомощным. Мокрые, большие, как у коровы, глаза Серёги потрясают больше его музыки. Что
происходит с этим взрослым, умным, талантливым человеком?
– Чего это ты вдруг? – участливо спрашивает Роман.
– Как мы все одиноки… – бормочет Серёга, в отчаянии качая головой.
289
– Э, да ты всё о том же, – вспоминает Роман их давний разговор. – Но теперь мне и поддержать
тебя нечем. Ещё совсем недавно я думал, что от одиночества спасает любовь, дружба, семья.
Только и это, кажется, не то. Единственно, что нам остаётся – это просто быть сильными. Каждому
по себе. Просто так, без всякой причины, из одного голого принципа. Принять одиночество как
норму. И выстоять в единственном числе против всего остального мира. Вот если поставить вопрос
именно так, то можно почувствовать себя уже не просто каким-то жалко одиноким, а полноценно
одиноким. А это уже статус. И в этом случае, если у тебя появится кто-то, с кем ты почувствуешь
себя не одиноким, то просто прими его как сюрприз. Но не жди как что-то обязательное.
– Это точно, – соглашается Серёга, – опор у нас не остаётся. Раньше меня хоть совесть мучила
за себя, за мать, за отца, а теперь за что она должна меня мучить? Теперь я оскотинился до такой
степени, что даже повеситься не могу…
Роман откидывается на спинку стула, глядя отстранённо и озадаченно. Серёга говорит это так,
как будто только то и делает, что всё время пытается повеситься, будто это – основная его забота.
– А ничего смешнее ты сказать не можешь? – усмехнувшись, спрашивает Роман. – Ну, ты,
однако, и дурак…
И всё же, чем больше они говорят о разных своих неприятностях, тем больше ощущают себя
людьми, невероятно ценными друг для друга.
Очень скоро бабушка появляется снова.
– Чо, уже и запели? – саркастически говорит она, видя внука в обнимку с гитарой. – Батюшки,
да как же вы эту холеру без закуски-то пьёте?! Ужин варить надо. О-о-о! – восклицает она, глянув в
окно, – хлеб несут. Ну-к, Сергей, сбегай.
Серёга уходит, захватив сумку. Бабушка гремит кастрюлями, и гость, пытаясь добиться её
расположения, напрашивается чистить картошку.
– Ты женатый? – добрея от его умения ловко работать ножом, спрашивает бабушка.
– Женатый, женатый.
– Это хорошо… – ещё более ласковеет она. – А вот чо с нашим-то делать, а? Я уж вся
испереживалась. Запивается вконец. Мы с дочерью, с Татьяной, позвали его сюда, думали, что он
тут без друзей пить не будет. Так он и без друзей пьёт. Напился как-то и упал в улице, возле
кювета. Опозорился на весь посёлок. А ведь какой парень был! Мы нарадоваться не могли. И чо с
ним тако? Жениться не хочет. А тут такие невесты! И квартира есть: Татьяна к мужу переехала. Так
нет же, ничо ему не надо. Те сволочи на пару в Пылёвке глотки заливают, последнее пропивают,
этот – здесь. Да за что же мне такое наказание-то, а?
И что тут скажешь? Ей ведь и впрямь не позавидуешь. Можно представить, какой кавардак
стоит в её душе. Нормальная, вроде бы, жизнь, никакой войны нет, а горе – вот оно. Причём
вкруговую.
– Может, хоть ты подействуешь на него, если друг? – с надеждой просит она Романа.
Роман лишь грустно и виновато покачивает головой.
Когда Серёга приносит хлеб, бабушка, доварив суп, успокоенно уходит в свою комнату. Серёга,
выждав пока за ней закроется дверь, берётся за новую бутылку.
– Слушай-ка, – теперь уже по-другому замечает Роман, – а не слишком ли ты налегаешь на это
пойло, а?
– Да это ж на пользу, – с усмешечкой отмахивается тот. – Кругом такое напряжение, что надо
иногда расслабиться.
– Но ты же гробишь себя…
– Мне вот даже интересно, чего же это она про меня наплела?
– Да вот хотя бы про то, как ты пьяный на улице валялся. Не было такого?
– Ну, было разок.
– Так и не говори, что наплела! Ты свой талант пропить не боишься?
– Не боюсь. Всё творческое водка убивает в последнюю
