очередь, это я знаю точно. Мне иногда
и пьяному приходят неплохие мысли. Если мысли есть, то им и водка не помеха…
– Ох, какой ты ловкий. Как хорошо придумал, как умело оправдываешься.
– Да ладно тебе… Ну, нравится мне побыть пьяным, поплавать между небом и землёй. Не все
же выдерживают эту жизнь. А это выход, – Серёга щёлкает по горлышку бутылки. – Если этого не
останется, то что тогда? В чём ещё спасение? В безумии? А если психика такая, что и с ума не
сойдёшь, и так жить нельзя. Что тогда остаётся? Вот как раз только повеситься…
– О, да ты, оказывается, не просто алкоголик, а алкоголик с философским уклоном. А, по-моему,
вся твоя душевная слабость от слабости физической. Взгляни-ка на себя. Что это ты такой вялый,
дряблый весь… Зарядку-то хоть какую-нибудь мало-мальскую делаешь? Ну, вот какого чёрта ты
такой сонный? Ну-ка, вставай! Да вставай же, вставай! Физически мы всегда были с тобой
примерно одинаковыми. Сколько раз ты отжимаешься от пола?
– Откуда я знаю…
– Давай узнаем. Упор лёжа принять! Давай-давай, не стесняйся.
290
Отяжелевшему Сергею это кажется забавным. Он со смехом заваливается на пол, но, начав
отжимания, становится серьёзным: всё-таки хочется чего-то доказать. Его руки едва гнутся, лицо
становится бордовым.
– Да уж, – говорит Роман, наблюдая за ним, – грация бегемотика, однако…
Серёга хохочет, видимо, представляя себя со стороны, и обессилено шмякается на живот.
Роман опускается на пол и легко, почти на одном дыхании, отжимается тридцать раз.
– Можно и больше, – говорит он, поднимаясь, – но это будет долго.
– Здорово! – вяло хвалит Серёга, сидя на полу в рубашке, вылезшей из брюк. – За это надо
выпить. Поздоровел ты, однако… Ну, а мне, музыканту, зачем это надо?
– Затем, чтобы жить дольше и активнее.
– А! – отмахивается Серёга. – Для чего дольше-то? Не пойму…
– Ну и дурак, что не поймёшь! Вот смотри: ты обошёл меня во многом, у тебя и образование, и
положение, и музыкальный талант. А мне этого не дано. Я всегда чувствовал, что ты впереди меня,
тянулся за тобой, как мог, хотел в чём-нибудь своём преуспеть. А теперь вижу: ты, вместе со
своими достоинствами, отстаёшь от меня. Ну, как бы твоя телега богаче моей, а кони – слабее.
Подтянуться пора…
– Отстаю, – признаётся Серёга, – а как подтянуться?
– Как, как? Да для начала в Пылёвку вернуться.
– А потом что?
– А потом мы начнём строить с тобой собственный дом. Я ведь тоже не хочу всегда жить на
отшибе, да ещё в государственной квартире. Свой дом хочу иметь! Мы его поставим там, где когда-
то наш стоял.
– Вот это да! – восклицает Серёга и некоторое время мечтательно молчит. – Там обязательно
должен дом стоять! Слушай-ка, а ведь это идея! Конечно, мне жалко, что они пропивают дом, но
если построить свой… Ты представляешь, что это для меня такое!?
– Ещё бы!
Серёга приносит бумагу с карандашами, и они чертят план дома. Строить его будут на две
квартиры, но с общим отоплением, чтобы топить поочередно. Сначала поставят один дом, а когда
семьи разрастутся (Серёга, конечно, тоже женится), то рядом построят другой. Чем дольше они
говорят, тем планы их кажутся конкретней и надёжней.
– Ну ладно, дом – это хорошо, – говорит Серёга, – а чем я буду там заниматься?
– Худруком в клубе работать.
– Худруком?! – восклицает Серёга с новым восхищением.
– А почему нет? – удивляется Роман. – Ты же знаешь: у нас худруки в клубе не держатся.
– Да я уж насмотрелся на таких, – с огорчением махнув рукой, говорит Серёга. – Бегут из сёл.
Там, говорят, культуры мало. А для чего их туда посылают, если не для культуры? Хочешь секрет
раскрою? Я ведь, если честно, давно о такой работе мечтал. Только связывал её с каким-нибудь
другим местом. А вот до самого простого не додумался.
Разволновавшись, Серёга в одиночку опрокидывает очередную стопку, раскрывает форточку,
курит.
Пользуясь его оптимистичным настроем, Роман методично излагает свои постоянно
оттачиваемые планы по переустройству духовной атмосферы Пылёвки. Серёга слушает
завороженно.
– Да вот, – спохватившись, говорит Роман, открывает сумку и вынимает из неё тетрадку со
своими предложениями.
Эта тетрадка потрясает Серёгу. Ведь это вам уже не какие-то пьяные басни по случаю, а
специальный, тщательно подготовленный разговор.
– Да уж, – говорит он, взяв тетрадку в руки и почти любуясь ей, – это точно: отстал я от тебя
капитально. И всё это ты хотел сделать ещё после армии?
– Хотел, но тогда я ещё был совсем зелёным. Я же рассказывал тебе об этом тогда в городе.
Только ты значения не придал.
– Значит, и я зелёный был. Но ты, однако, гигант! Практически – Ленин местного масштаба.
Уже обсудив, кажется, всё что можно, некоторое время сидят молча, думая каждый про своё,
любуясь понастроенным в воображении.
– А в клубе мы организуем кружок гитаристов, – говорит Серёга. – Это будет легко: вся шпана к
гитаре тянется. Я ведь разработал свою систему обучения. Теорию музыки я понимаю теперь
настолько ясно, что объясняю её на пальцах. Целые классы буквально за несколько уроков в
гитаристов превращаю. Схватывается сразу.
– Ну вот, – подхватывает Роман, – А я все хочу на гитаре играть научиться. Понимаю, что надо
начинать с теории, а терпения не хватает. Но теперь и силы тратить не буду: приедешь –
покажешь.
– Какой разговор!
291
– А с кружком гитаристов – это здорово! – мечтательно добавляет Роман. – Я и гитару новую
куплю.
– Но это ещё не всё! – вновь загорается Серёга. – У нас ведь хор когда-то был… Туда твоя мать
ходила. Ой, как она пела! А как пела она тогда в городе на твоей свадьбе! Какой необычный тембр
у неё был! Раньше я стеснялся об этом говорить, а теперь признаюсь. Я ведь всегда плакал, когда
её голос слышал. Мне просто стыдно было от этих слёз – я же не понимал, что со мной
происходит. А когда услышал про пожар, то напился так, что… В общем, тогда-то я по дороге
домой и завалился. У меня просто душа разрывалась, когда я понял, что этот голос никогда не
повторится…
С минуту оба сидят, не глядя друг на друга, у обоих комком перехвачено дыхание. Роману
горько, но вместе с этим он и счастлив от того, что сейчас у них с другом одна горечь.
– В общем, так, – заключает Серёга, – хор мы тоже восстановим. А прикинь, если к хору собрать
да немного подучить всех сельских гармонистов! Ну, в общем, всё! Надо же, как когда-то ты сказал,
начинать жить по-человечески.
– Но ведь это
