Заметив мое движение, он медленно убрал руку. Я чувствовала его присутствие за спиной, и тепло разливалось по моему телу. Я снова посмотрела на горизонт, откуда на меня дышала черная бездна.
Ветер усиливался, становилось зябко даже возле костра. Вскоре потушили огонь и начали устраиваться на ночлег. Лена, Виктория и я расположились в одной палатке.
При колеблющемся свете ночника на батарейках Виктория некоторое время еще что-то оживленно щебетала, уже по-дружески улыбаясь Лене.
Постепенно серая дымка рассвета стала проникать сквозь щели палатки, – свет ночника бледнел, источая неживое свечение.
Гроза разыгралась только к утру.
Я задремала, когда меня разбудил приглушенный гул.
Я вышла из палатки и, кутаясь в теплый плед, посмотрела туда, где тонкая оранжевая полоска огненной пеленой скрывалась за облаками, и казалось, словно языки пламени ласкают темнеющее, неподвижное небо, которое медленно поглощали серые, рваные облака.
Тучи отражались в море, которое медленно сливалось с горизонтом. Порывы ветра рисовали ровные рябые узоры на зеркальной глади воды. Скалы приобрели своеобразный темный оттенок, тенями вырисовываясь на фоне тонущего рассвета.
Я поежилась. Ветер рвал мои волосы. Он, словно возница, порывами подгонял облака к тающей линии горизонта. Казалось, словно тысячи душ оторвались от земли и улетали в вечность.
Я смотрела туда, куда вместе с облаками ветер гнал мои мысли. Это был один из тех редких моментов, когда мысли просто не могли соединиться в общую картинку. Исчезли и чувства. Осталось только одинокое ощущение холодного ветра на руках.
Воздух накалился и тяжелым сгустком энергии опускался на тонкие плечи. Мне показалось, что сквозь свист ветра я услышала далекий, гулкий раскат, – это возница плетью ударял по голым высоким скалам.
На какую-то долю секунды все стихло. На мир опустилось удушающее безмолвие. Природа замерла в ожидании. Даже море задержало свое прерывистое дыхание. Еще мгновение – и по упряжи из бурых облаков вновь прокатился раскат.
– Вот и гроза, – произнес глухой голос за моей спиной. Рубашку Василия разрывал ветер.
– Мне кажется, нужно собрать немного дров, пока буря не разыгралась, – сказала я, невольно обрадовавшись, что мы сейчас наедине, – а то мы не сможем разжечь костер.
– Я схожу, – согласился Вася, застегивая рубашку.
– Я с тобой.
Я аккуратно забросила плед в палатку, чтобы не разбудить девочек.
Мы пошли вдоль обрыва и завернули в пролесок, который находился достаточно далеко от палаток. Однако здесь было много сухих веток, которые избавляли от надобности ломать деревья и кусты.
Чувство, будто Василий мне не принадлежит, которое внезапно поразило меня вечером, сейчас казалось нелепым. Как я могла допустить эту мысль? Вот он, воплощение моей жизни, моего детства, идет впереди меня. Вот он, будто почувствовав мое пробуждение, пришедший ко мне. Вот он, знающий меня, не стеснявший и не стесняющийся, уверенный, сильный. Я смотрела на его крепкую, родную спину, скрывающуюся за тонкой рубашкой, загорелые руки, открытые до локтя. Я знала тогда, что руки эти спасут, помогут, защитят. Я знала. Но эгоистично, самоуверенно, наивно думала, что так будет всегда.
Гроза приближалась, гром становился резче и отчетливее, почти сразу сопровождая своим гулом яркие вспышки молний.
– Сейчас польет! – крикнула я, стараясь перекричать шум ветра, который гнул тонкие деревья и бил в лицо. Мне на лоб упало несколько крупных капель.
– Иди обратно! – сказал Василий, жестом останавливая меня.
– Ну уж нет.
Рассвет совершенно скрылся за тучами, потемнело. Верхушки деревьев прогибались под порывами ветра. Утро в одно мгновение утратило свою живость, словно некая сила вытянула из него всю жизнь.
Мы собрали связку сухих веток и только собрались обратно, как по темно-зеленым листьям забарабанил дождь. Василий своими черными глазами, в которых заиграли огоньки, вдруг взглянул на меня.
– Бежим! – и он внезапно схватил меня за руку.
Настоящий теплый июльский ливень, какой бывает только на юге, вдруг обрушился на побережье. Деревья прогибались под тяжестью воды, которую низвергало тяжелое небо. Серая стена скрыла море, горы, горизонт тонул в акварельной дымке дождя. Все вдруг исчезло, утонуло, испарилось. Не было теперь ни гор, ни моря, ни неба. Дождь хлестал в лицо, волосы сразу же прилипли к спине, светлый сарафан мокрой тряпкой повис на теле, а босые ноги скользили по траве. В своей руке я чувствовала горячую, сильную руку, крепко сжимавшую мои мокрые, белые пальцы. Мы выбежали из пролеска и неслись теперь через поле в сторону отвесной скалы, в нише которой можно было укрыться. Мы бежали, желая спастись от стихии, внезапно настигшей нас, в то же время упиваясь этой стихией, частью которой мы стали. Сумасшествием было бегство под открытым небом, под градом ливня, треском грома и раскалывающими небосвод молниями. Совершенно невозможным, нереальным казался этот шторм, столь несвойственный этому времени суток. Но шторм этот, стихия, которая обрушилась на нас из грозной колесницы небосвода, будто превратила реальность в дымку того сна, что является нам за несколько мгновений до пробуждения, когда, просыпаясь, мы все еще лежим с закрытыми глазами, стараясь ухватить его обрывки, растворяющиеся и ускользающие от нас в ярком, живом свете утра. Послевкусие же сна сопровождает нас потом весь день, и, закрывая глаза, мы не раз еще возвращаемся в тот мир событий, который нарисовало нам наше воображение.
Много раз потом я мысленно возвращалась к тому дню, который мог – я знала это! – мог изменить дальнейший ход моей жизни. Много раз я прокручивала в своей голове то призрачное утро, разрывавшее мир громом и щедро, изобильно низвергавшее на землю казавшийся бесконечным поток дождя. Словно неведомая рука соединила в этой утренней стихии две заблудшие, одинокие, юные души, на заре своей жизни жаждущие, бессознательно ищущие чистой любви, инстинктивно чувствующие, что она где-то рядом, что достаточно протянуть руку, чтобы прикоснуться к тому, что иные ищут всю жизнь и не находят. Но человеческой природе свойственны страх, недоверие, сомнение, которые время тщательно шлифует, события придают блеск, а жизнь крепко вставляет в души людей. Страх быть неуслышанным, непонятым, ненужным, – страхи, порожденные гордыней, себялюбием; страхи, которые надо бы побороть искренностью, самопожертвованием, самоотречением, убрать, изничтожить как побочное явление, ненужный мусор, засоривший механизмы души. Но это требует усилий, работы над собой, это требует мужества. Понимала ли я это в семнадцать лет? Конечно, нет.
Любые отношения между людьми, будь то дружба или любовь, требуют колоссальной работы и труда, самоотдачи, самопожертвования. Нельзя иметь друга, не жертвуя, не отдавая безвозмездно. Дружба – непрерывная самоотдача. Собственничество, эгоизм, всепоглощающие «я» и «мое» не являются атрибутами любви к ближнему!
Я бежала сквозь стену дождя, бежала, крепко держась за смуглую руку, вода заливала мне глаза, струйкой стекая по губам, попадая в раскрытый в улыбке рот. Я улыбалась Василию, который, прижимая охапку намокших веток к груди, бежал впереди, изредка обращая свое мокрое, сияющее лицо ко мне. Ветер, резаными волнами хлеставший деревья, на открытом пространстве свободно рассекал стену из дождя, подгоняя нас вперед. А мы бежали, бежали, бежали…
Наконец достигнув холодной стены, навесом укрывшей нас от ветра, Василий откинул в сторону мокрые ветки и увлек меня вглубь пещеры.
Вода ручьями бежала по его взъерошенным волосам, лицу, рукам. Рубашка облепила тело, обозначая загорелую, рельефную грудь и сильные руки. Василий прислонился спиной к каменной стене, увлекая меня за собой. Стена из дождя скрыла от нас деревья, поле, горы. С каменного навеса ручьями текла вода, а за ним единым серым полотном сливалось небо и ливень.
Василий все еще не отпускал моей руки. Я прижалась к его плечу, заливаясь безудержным смехом.
– Мы лишились костра! – воскликнул он, улыбаясь во весь рот на мой восторг.
– Черт с ним, – смеялась я, убирая с лица прилипшие волосы.
Сердце билось, готовое выпрыгнуть из груди, к лицу прихлынула горячая кровь, в ушах шумело от быстрого бега. Летние, южные ливни не длятся долго, и я знала, что скоро так же неожиданно сквозь пелену дождя проглянет раскаленное солнце.
Но время в тот миг словно остановилось, и дождь не то чтобы не затихал, а, напротив, набирал оборот. Я снизу вверх смотрела на Василия. Мой взгляд остановился на двух маленьких родинках под его губой, будто весело пританцовывающих от его улыбки. К его загорелой мокрой щеке прилип маленький зеленый листик, видимо оторванный сильным ветром в пролеске. Василий сверху вниз смотрел на меня своими черными глазами с мокрыми ресницами, в которых я не видела ничего, кроме собственного отражения. Я поднесла пальцы к его щеке, и на мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнул испуг, хотя улыбка по-прежнему светилась на его красивом лице. Тогда я показала ему листик, и мы снова засмеялись.
