возникло отчётливое ощущение, что они друг другу совершенно не подходят. И чувствуя, будто медленно, но верно она скатывается в пустоту словно по льду под горку, женщина всеми силами попыталась ухватиться за момент.
«Тогда уж и мне позвольте быть откровенной. Вы мне нравитесь с самого того момента, как я впервые увидела вас на вступительном экзамене в институт. Вы наблюдали за абитуриентами, чтобы мы не списывали. Я понимаю, нас было много, и меня вы, конечно, не заметили, зато я вас запомнила, ошибочно подумав, что вы студент старших курсов, так вы были не похожи на преподавателя. Джинсы, коричневый пиджак и серая рубашка – очень динамично, модно, по-молодёжному. Потом я о вас позабыла, вы понимаете, новое место, новые люди, новые впечатления, однако, опять увидев вас в той же самой аудитории, где мы впервые встретились, но уже в качестве лектора, я поняла, что это судьба».
«Судьба – трусливый и самолюбивый способ придать случайным совпадениям сакральный смысл, притянув его за уши. Что такое «судьба»? И не говорите мне «всё, что с нами происходит». Это всё равно, что сказать «железо потому является железом, что оно железное». Всё, что происходит с людьми, вполне объясняется их поступками, случайностями, от которых никто не застрахован, и закономерными процессами, развивающимися вне чьей-либо воли и даже осознания, что, как вы, увы, не понимаете, в отдельном слове для обозначения не нуждается. Боюсь, пропасть между нами слишком широка, чтобы всерьёз можно было говорить о взаимности вашей симпатии».
XVII
Сделав немыслимое, признавшись мужчине в своих чувствах, Валентина Сергеевна проснулась в холодном поту, со страхом в сердце и ощущением беспримерного облегчения, будто у неё тяжесть с души упала. Всю жизнь она проходила неимоверно гнусный отбор самой серой серости, самой посредственной посредственности, самой средней середины в пирамиде власти, на вершине которой стоит глава государства, поистине эталон всего перечисленного, поэтому подобное проявление беспомощности, открытости и надежды на ответные чувства ничего кроме суеверного ужаса в её душе породить не могло. Даже те хилые ростки здравого мышления, которые Валентина Сергеевна, как и всякий молодой человек, ещё не искушённый в борьбе за выживание, обнаруживала вопреки влиянию калечащего окружения, впоследствии оказались уничтожены тем вялым, унылым, выхолащивающим процессом, в который она с энтузиазмом влилась, ибо так хотел её отец и такой ей виделась вершина человеческого существования, тот максимальный предел ценности деятельности, на который он только способен. Разумеется, женщине как сперва и мне тогдашняя служба в администрации района казалась лишь трамплином, подготовительным этапом перед стремительным взлётом на поприще государственного управления. Хотя почему «казалась»? Наверняка ведь и сейчас кажется, только стремительный взлёт в её воображении сменился планомерным подъёмом, Кремль – областным правительством или просто местным министерством экономического развития, в плане целей власть уступила место высокой зарплате и, возможно, служебному автомобилю, а из средств достижения всего этого предусмотрительно удалены ум, знания и профессиональные навыки, первые два – за их бесполезность, последние – за отсутствие в природе как таковых, и на авансцену вышли исполнительность, усидчивость, личная лояльность, духовное убожество и ни чем не подкреплённое самомнение. Да, как ни странно, среди чиновничества последние два не только терпятся, но и приветствуются, первое из них необходимо для того, чтобы человек не пришёл в отчаяние от бессмысленности отупляющей рутины, чтобы у него ни в коем случае не хватило ума на понимание того, что смысл жизни заключается в познании истины, но чтобы он смутно предчувствовал, желательно с религиозным оттенком, что главное в ней – это смерть, от чего безотчётно пугался и отворачивался от всякого содержания вообще, перенося центр бытия на бесконечную возню в своём уголке сточной канавы. А вот неоправданное самомнение неизбежно встречается тогда, когда кто-то руководит такими же убожествами, каким является сам, когда он им равен, а то и стоит ниже их, когда его в любую секунду можно заменить без какого-либо ущерба для дела, и только его безоглядная уверенность в себе, только то, что он подлостью в отношении сослуживцев, заискиванием перед начальством, зачастую и прямыми взятками случайно оказался вверху, могут поддержать в нём непоколебимую веру в то, что его распоряжения стоит выполнять, что его вообще стоит слушать, а не спокойно пройти мимо визжащего ничтожества, которому нечего тебе предложить.
Справедливости ради надо сказать, у Валентины Сергеевны никогда не возникало сомнений, что лидер любого сообщества есть, как уже отмечено, именно первый баран в стаде, а, точнее, первая крыса в стае, и постольку, поскольку в юные годы она об этом не задумывалась, априори не имея собственного мнения, и постольку, поскольку, не обладая благородным умом и возвышенными чувствами, ей легче было принять подобное положение дел, когда необходимость дать ответ на такой вопрос дошла до сознания, чем искать определение лидерства в сравнении с пастухом, но никак не частью стада. Но почему столь специфичная, даже чудная для простого обывателя вещь приобрела значение в её глазах? Дело в навязываемых чиновничьим аппаратом ценностях, призванных обеспечить обогащение кучке спесивых социопатов с помощью рабов, за счёт которых и под прикрытием которых оно (обогащение) совершается, их головы необходимо отравить ложной моралью, научить скотским понятиям, привить готовность к самоунижению и унижению себе подобных. И мы с радостью, аппетитом, с широко открытыми глазами набрасываемся на подбрасываемую нам блевотину чьих-то приземлённых и извращённых мозгов и с удовольствием её проглатываем, улыбками и одобрительными возгласами требуя ещё. В итоге ничего кроме прогресса в накладе не остаётся, но кому он нужен? Мы живём здесь и сейчас, а что будет потом, нам глубоко безразлично, пусть о будущем заботится первая крыса в стае, посмевшей в качестве неё выбрать не меня. И для меня обидней всего в этом то, что я бы с лёгкостью прошёл подобный отбор, не находись сейчас на краю могилы, в чьём красноречивом безмолвии и угадываю столь хитроумные письмена.
После выхода из больницы мировоззрение Валентины Сергеевны трещало по швам: близость кончины её драгоценной персоны, несмотря на тот ответственный пост, коий она занимала в администрации, угрозы брата, плевавшего на полное превосходство сестры во всех аспектах, да ещё и дочь Лера, не понимавшая, что сама находится на волоске от гибели, относилась к матери, как и любой подросток, к её наличию и заботе, словно к должному, – беспощадно раздирали тот многолетний и многослойный пласт самолюбия, который культивировался в женщине под влиянием скотской среды мелких начальничков, где формировалась её личность, и которым она защищалась ото всех справедливых притязаний жизни, пока та окончательно от неё не отвернулась. И кем же в
