«Че-то оно уж больно тонкое, надо бы мне еще, — подумала Вонь и, решив оказаться хитрее Гуруна, оставила отвоеванное одеяло у стены, кинувшись за вторым одеялом в кучу. Все тот же хитровыебанный Гурун с ехидной улыбочкой, напевая себе под нос какую-то веселую дурацкую песенку, стал потихоньку подкрадываться к оставленному одеялу Вони, которая пока ничего не видела. Совершенно спокойно, безо всяких препятствий Гурун взял одеяло и, вернувшись на свое место, уселся теперь на два, без особого труда доставшиеся ему одеяла и стал посвистывать, прикалываясь над остальными. Вонь, наконец, вырвав второе одеяло, радостно понеслась к первому. Но, врубившись, что произошло, охуела:
— Вот, сука, блядь, Гурун-пердун, я знала, что ты хитровысравшийся, но что настолько, — бесилась Вонь.
Но Гурун, совершенно не реагируя на шквал самых разных красноречивых обзывательств, продолжал сидеть, как сидел, мило улыбаясь. Вонь еще долго бы бесилась, если бы не внезапно возникшая драка.
— А, ну отпусти, сука, кому сказала, — разорялась чу-Чандра, дергая один конец одеяла, с другой стороны которого не менее цепко впился своими пальцами, как клешнями Нарада.
— Пошла нахуй, дура, я первый схватил одеяло, быстро давай сюда, сука.
— Щас, два раза, урод ебучий, быстро отпустил, пока я тебе под яйца не пнула, — изо всех сил с яростной рожей дергала одеяло чу-Чандра.
Так два долбаеба, уже не замечая ничего вокруг, дрались за последнее одеяло, которое скорее было похоже на простыню, очень тонкое, все истрепанное, в дырах. Но ни тот, ни другой не собирался уступать, продолжая драться за тряпку. Дернув изо всех сил, Нарада стал закручиваться в одеяло, и как «бурлак на волге» поперся вперед, рывками стараясь отцепить болтающуюся на другом конце чу-Чандру. чу-Чандра подлезла поближе к дураку и своими лапами наступила на волочащиеся по полу штанины дурака. От неожиданности Нарада споткнулся и ебнулся на пол вместе с одеялом, которое от неудачного падения снова раскрутилось, и он опять стал тянуть его одними руками.
чу-Чандра, не теряя времени, со всей силы дернула одеяло на себя, но безрезультатно. Одеяло уже начало трещать, дыры становились все больше и больше. Тогда чу-Чандра уперлась ногами о валяющегося Чахлого и с большей силой стала снова тянуть. Рулониты ржали до потери пульса, хотя чу-Чандре и Нараде было совсем не смешно, они, наоборот, все с большей отождествленностью дрались за сраный кусок тряпки, как голодные звери за кусок мяса. И, наконец, наступил кульминационный момент — из последних сил два идиота дернули одновременно за одеяло. Вдруг чу-Чандра отлетела на несколько метров назад, не ощутив сопротивления с другой стороны.
— Ха-ха-ха, наконец-то сдался, урод, — злорадно изрекла она, собирая одеяло, но вдруг обнаружила, что оно стало очень маленьким. Не въезжая еще, что произошло, дебильная стала оглядываться, не понимая, почему так угорают рулониты, еле удерживаясь на ногах.
— Ой, держите меня, я сейчас обоссусь, — орал Мудя, схватившись за яйца.
— Аха-ха-ха-ха, вы посмотрите на их рожи, — тыкала пальцем Вонь, сползая по стеночке, держась за живот.
И только теперь тормозная чу-Чандра увидела все так же валяющегося на спине Нараду с бешеными глазами, мертвой хваткой державшегося за меленький кусок покоцанной тряпки, впрочем такой же, как и у нее.
— Ну что, я вижу, вы успешно разделили одеяла, — сказала Элен, посмотрев на два разодранных куска одеяла в руках чу-Чандры и Нарады, — а теперь отбой. Я зажигаю спичку, и пока она горит, вы должны улечься. Кто не успеет, тот всю ночь будет стоять с поднятыми вверх руками, — сказала Элен и, резким движением чиркнув спичкой о коробок, зажгла ее.
Рулониты с отвоеванными одеялами как попало падали на пол. Кто-то ложился на одеяло, кто-то — на голый пол, укрываясь одеялом сверху, кто-то додумавшись, заворачивался в одеяло как в спальник. У Нарады с чу-Чандрой особого выбора не было, поэтому чу-Чандра решила подложить отвоеванный кусочек себе под задницу, вспомнив наставления погани, что можно простудить пизду и потом не родить выпиздыша. Нарада же решил свой кусочек применить в качестве вуали. Завалившись на голый пол, он закрыл им свой ебальник, чтобы никто не увидел его обиженную харю.
Так как комната была очень маленькой и тесной, то рулонитам приходилось еще отвоевывать себе место. Вонь Подретузная, оставшись совсем без ничего, решила завалиться в середину, чтобы греться между другими телами.
— А, ну, суки, раздвигайтесь! — завопила она, быстро посмотрев на уже догорающую спичку.
— Ни хуя, поезд ушел, места заняты, — обрадовал ее Гурун, устроившись комфортней всех с двумя одеялами.
— Ну, все, последний раз говорю, подвиньтесь, суки! — разбесилась Вонь Подретузная.
Но рулониты даже и не собирались двигаться, так как каждого устраивало их место.
— Ну, свиньи, держитесь, я вас предупреждала! — заорала Вонь Подретузная и на последнем миллиметре догоревшей спички всей тушей рухнула между Нарадой и Мудей, обоим отдавив руки. А чтобы поудобней устроиться, стала вертеть жирной задницей, как бы высвобождая себе место.
— Блядь, корова жирная, все отдавила, — ныли два урода.
— Я вас предупреждала, — сказала с довольной мордой Вонь и, повернувшись на живот, захрапела.
Тарелки с дискомфортом
На следующий день, после разминки и сдачи экзаменов в комнату свиней зашла Аза.
— Ну что, готовы к дальнейшим практикам просветления?
— Да-да-да, — заорали радостно рулониты, кто-то просто показывая вид, а кто-то действительно желая новых духовных практик, чтобы побыстрее начать изменяться, осознавая, что сами, без жриц они бы ничего не делали, а просто бы деградировали и дальше разлагались, ведь каждый сам по себе находится во сне и ему может сниться, что он развивается.
Только один Нарада, опять напрягшись, сидел с резиновой улыбочкой, чтобы не дай Бог, эти практики снова не коснулись его.
— А хули вы этого пидора не будите? Почему он не выполняет практику? — жестко спросила Аза у рулонитов.
— А, точно, — первая опомнилась чу-Чандра, — а ну, Нарада, быстро ноги жрице целовать, козел! Нарада, еле передвигаясь, пополз к Азе.
— Быстрее шевелись, свинья! — пнула его под яйца рядом стоящая Вонь.
Урод быстро пополз к жрице и стал целовать ей ноги.
— Все, пошел вон! — отогнала его жрица и, отозвав Гуруна с Мудей, ушла в другую комнату, совершенно уже забыв о Нараде.
— Сейчас вы должны переодеться во все бабское и весь день ходить в роли бабы.
— Есть, будет сделано, — радостно ответил Гурун, как человек с голубоватым уклоном, состроив глазки.
Когда жрица ушла, Гурун сходу вживаясь в роль, подпрыгивая и жеманничая, стал подбирать наряд, любуясь собой в зеркало.
Мудила же с кислой миной стоял перед сумкой с тряпками:
«Вот, блядь, на хуя мне все это говно на себя напяливать, я же не баба. Блядь, позориться перед всеми».
— Мудя, может вам помочь выбрать наряд? — пидорастическим голоском спросил Гурун, манерно одевая себе сережки.
— Спасибо. Сам справлюсь, — огрызнулся Муд, вытащив из сумки белые панталоны и прикидывая на себя: «Ну, эти хоть на семейки похожи, не сильно бабские», — подумал идиот и, сняв свои штаны, напялил белые панталоны.
Через полчаса в комнату зашла Ксива.
— Еб твою мать, Мудила, у тебя только на это фантазии хватило? — возмущаясь, посмотрела жрица на Мудона в панталонах и в женской комбинации, в то время как Гурун уже был весь при параде — с лысой башкой, но зато в капроновых чулках телесного цвета, которые обычно носят старые бабки, в туфлях годов тридцатых, в огромных сережках, грубо сделанных из дерева и даже с макияжем. Ярко красной помадой он накрасил себе губы больше своих, как у клоуна, нарисовал круглые красные щеки, как у матрешки, а черным жирным карандашом обвел свои глаза, так, что один теперь был ближе ко лбу, а другой ко рту. Жирным слоем он налепил голубые тени, которые от старости уже начали отваливаться кусками. Таким образом, вид у Гуруна напоминал гибрид проститутки и клоуна.
Мудила, скосолапив ноги и ковыряя в носу, зачморенно посмотрел на жрицу:
— А можно я не буду в бабу наряжаться?
— Как это не будешь? — искренне удивилась Ксива. — Это же духовная практика, в чем дело?
— Ну, я же не баба.
— А-а-а-а, что, ложную личность корежит? — злорадно сказала Ксива, — вот это как раз то, что нужно, — давай, отслеживай, что в тебе происходит, почему ты так отождествился со своей гнилой ролью? А ты за кого себя принимаешь?
— Ну, я же мужик, — пробубнил Мудя, уставившись в пол.
— Ха-ха-ха, Мудя — мужик! Новый анекдот! — глумилась Ксива. — Из тебя ни бабы, ни мужика не выйдет, ты просто оно. Какой мужик, который ни время не может спросить, ни с бабой познакомиться, уцепился за одну юбку и радуешься. Вон посмотри на Гуруна, вот он настоящий мужик, — прикололась Ксива, посмотрев на Гуруна, который в этот момент, красовался перед зеркалом во всем своем бабском прикиде, делая эротичные движения, то оголяя свою ватную грудь, то поглаживая блестящую лысину.
