– А как это сделать без крови‑то и увечий? – искренне изумился новгородский богатырь.
– Да есть у меня одна мыслишка. – Бурцев повернулся к венецианке. – Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?
– Да, конечно. В Венеции многие говорят по‑немецки. Торговое подворье купцов из Германии – самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.
– Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.
Глава 41
Первым делом Бурцев приоткрыл небольшое – с кулак – смотровое окошко в двери. Это можно было делать безбоязненно: в темноте неосвещенного дома разглядеть их с Гаврилой сейчас невозможно, зато окрашенная первыми рассветными лучами улочка просматривалась великолепно.
Как и предполагал Бурцев, на пороге стояли двое. Давешний молодой лютнист с музыкальным инструментом за спиной и коротким мечом в руке весь аж подергивался от нетерпения. Рукоятью своего оружия артист яростно долбился в запертую дверь. Слуга и – по совместительству – телохранитель нахального отпрыска семейства Моро стоял рядом. Парень тоже держал руку на эфесе меча – побольше и посолидней хозяйского.
Заметив, что смотровое окошко, наконец, открыли, Бенвенутто сунул клинок в ножны, прильнул к двери. Что‑то зашептал по‑итальянски – страстно и угрожающе одновременно. Ну, совсем, блин, распоясалась венецианская золотая молодежь!
Сейчас видны были лишь длинный нос молодого синьора, его черные усики и подвижные пухлые губы. Бурцев долго не раздумывал. Цапнул Бенвенутто за нос. Прихватил двумя пальцами. Сжал, словно клещами. Провернул носяру вместе с головой...
Моро‑младший так и влип мордой в окошко. А от его вопля, казалось, содрогнулась вся улица. Перепуганный слуга засуетился возле господина, пытаясь оторвать того от двери‑ловушки. Бенвенутто возопил пуще прежнего. Разъяренный, но совершенно беспомощный мажор тринадцатого столетия попробовал было просунуть в окошко клинок, но едва не оттяпал себе нос.
Послушав с полминуты совсем уж немузыкальный рев синьора с мечом и лютней, Бурцев отпустил страдальца. И сразу отпер засов.
– Дездемона! Порка троя![143]* – судя по тону, остатки романтического настроя, если они еще имелись, с Бенвенутто как рукой сняло.
Лютнист попрыгал немного у порога, потирая распухший нос. Затем, визжа и изрыгая проклятия, с разбега впечатался плечом в незапертую уже дверь. Преграда поддалась так легко и неожиданно, что бедолага не удержался на ногах. В дом Бенвенутто вкатывался кубарем, с грохотом опрокидывая все, что встречалось на пути.
Слуга‑гондольер с мечом наголо поспешил на помощь господину, однако наткнулся в темноте на пудовый кулак Гаврилы, неожиданно вынырнувшего из‑за дверного косяка. Верный телохранитель отправился в продолжительный нокаут.
Бурцев тем временем занимался хозяином. Отбросил ногой оброненный меч пылкого влюбленного. Вздернул юнца за шкирку. Поставил на ноги.
– Ки?! Ке коза?! Перке?![144] – дурным голосом вскричал Моро‑младший.
Итальянского Бурцев не знал, да и отвечать на вопросы Бенвенутто не собирался. А потому...
– Вер?![145]* – сам рявкнул он в ухо молокососу.
Тот побледнел.
– Ихь... Ихь бин... – Дездемона сказала правду: Бенвенутто, действительно, «шпрехал» по‑немецки, вот только никак не мог совладать сейчас с собственным языком. Парень, рассчитывавший на встречу со строптивой, но слабой женщиной, растерянно таращил зенки на двух здоровенных мужиков. Молокосос понятия не имел, откуда они здесь взялись, но уже чувствовал, что эти двое церемониться с ним, как купец Джузеппе, не станут. Прошло несколько секунд, прежде чем сынку венецианского сенатора удалось взять себя в руки.
– Я к Дездемоне! – прохрипел он по‑немецки. – Прибыл по приглашению ее супруга и хозяина этого дома. А вы...
– А я от Дездемоны, – прервал его Бурцев. – От хозяйки этого дома. И знаешь, что я тебе скажу, щенок?
– Не смейте так со мной разговаривать, синьор! – еще хорохорился Моро‑младший. – Вы не представляете, кто я такой!
– Отлично представляю, гаденыш. Так вот, послушай меня внимательно и запомни до конца своих дней: если ты когда‑нибудь снова сунешься сюда или вздумаешь преследовать синьору Дездемону, я тебя из‑под земли достану. И в следующий раз схвачу не за нос – за другое место. И не отпущу, пока не вырву с корнем, понял?
– Да вы... вы... – юнец бледнел и задыхался. – Вы будете иметь дело с моим отцом! А мой отец...
– Заткнись! – Вот и пришло время использовать немецкий на все сто. – Папаша тебе не поможет. Или, думаешь, ему под силу тягаться с Хранителями Гроба?
– С Хранителями?!
Моро‑младший побледнел еще больше, хотя, казалось, больше было уже невозможно. От искаженной физиономии кровь отхлынула вместе с наглостью. На белом, как у покойника, лице сейчас чернели лишь маленькие усики и горела намятая «слива». Сразу видно: пресловутые Хранители успели в этих краях стать пугалом не только для евреев с Джудекки.
– Но вы не похожи на Хранителей Гроба! – осторожно пролепетал Бенвенутто. – Ваши одежды...
О да, их прикид мало напоминал эсэсовскую форму. Зато...
– Не смотри на одежды, умник, смотри сюда! – Бурцев поднес к лиловому носу молокососа «вальтер» штандартенфюрера. – Этот шумный палец смерти, супер‑пупер громомет только и ждет, когда я прикажу ему поразить тебя молнией.
У парня задрожали усы и губы. Бенвенутто, утратив дар речи, часто‑часто заморгал и закивал. Оружие Хранителей юный аристократишко признал сразу.
– В общем так, парень: хочешь жить – к Дездемоне больше не лезь. И помалкивай о нашей встрече.
– Я! Я! Я! – еще одна серия судорожных кивков.
Бурцев развернул Бенвенутто к двери и как следует наподдал ногой. Под пятую точку, обтянутую вызывающе яркими «колготками». Пинок получился что надо: венецианский мальчик‑мажор шлепнулся в кучу отбросов, где уже похрюкивала чья‑то свинья. Туда же Гаврила Алексич швырнул и бесчувственного слугу‑телохранителя.
Сын Главы гильдии стеклодувов и претендента на пост венецианского дожа в это утро плакал под окнами несостоявшейся любовницы как ребенок. Ревел от унижения, бессилия и страха, размазывая по щекам слезы вперемешку с грязью.
– Пшел вон, щенок! – беззлобно посоветовал Бурцев.
Пока где‑то поблизости рыскала гвардия синьора Типоло, им с Гаврилой выходить на улицу было нежелательно. Привлекать излишнее внимание к купеческому особняку – тоже. Конечно, напуганный до полусмерти отпрыск сенатора Моро ни к кому не станет обращаться за помощью и, уж тем более, поостережется жаловаться на «Хранителей» людям дожа. Но ведь гвардейцы могли и сами явиться на шум.
– Пшел, говорю!
Бенвенутто сполз с мусорной кучи. Пошатываясь, побрел прочь.
Бурцев запер дверь.
Глава 42
Профессиональные качества новоявленных вышибал были оценены по достоинству. Дездемона веселилась и щебетала, как певчая птаха. Даже честно попыталась накрыть стол для гостей. Увы, без особого успеха. У купеческой женушки, привыкшей во всем полагаться на слуг, это дело получалось из рук вон плохо. Пришлось помогать. Тем более что жрать хотелось жутко. Бурцев вспомнил, что, кроме отвратительной тюремной баланды, он давненько уже не видел еды. Сутки, наверное, не меньше. Желудок на печальные воспоминания отозвался возмущенным бурчанием.
– Гаврила, займись печкой, – попросил Бурцев. – Разведи хороший огонь.
Обложенная кирпичом печь располагалась в хозяйственной пристройке и представляла собой нечто среднее между облагороженным очагом татарской юрты и недостроенным замковым камином в миниатюре. Впрочем, при определенной сноровке это нелепое сооружение вполне годилось для непритязательной готовки.
Особо Бурцев и не мудрил. Большая головка кислого сыра, обалденная, правда, малость недожаренная, домашняя колбаска, холодная говядина, овощи, сушеные грибы, еще кое‑что по мелочам... Все это покрошить абы как, разложить на относительно свежие лепешки, сунуть в печь. И пару‑тройку минут вдыхать умопомрачительный запах. Отдаленно безумное ассорти на лепешках напоминало пиццу. Но главное – выглядело вполне съедобно.
Неумехе‑купчихе оставалось только удивляться проворству оголодавших мужиков, дорвавшихся до кухни и взявших бразды правления в свои руки.
– Ах, Базилио! Ах, Габриэлло! Вы такие смелые и такие умелые! – приговаривала Дездемона, больше путаясь под ногами, нежели помогая в стряпне.
Первая порция досталась даме. И, как выяснилось, пицца еще не стала национальным блюдом итальянской кухни.
– О! Ми пьяче![146] – закатила глаза Дездемона. – Несколько вульгарно и жестковато, но в целом... В целом, очень даже ничего! Теперь позвольте мне за вами поухаживать, синьоры!
