– А для чего же?
Вместо ответа Джеймс зашвырнул печатку синьора Типоло в грязные воды канала.
Ого! Еще один нехилый поступок! Этот брави, действительно, совершенно равнодушен к золоту. А вот Бурцеву, честно говоря, было немного жаль массивного золотого колечка с рисунком тонкой работы.
– Не расстраивайся, русич, – Джеймс улыбался. – Носить перстень дожа теперь опасно. Оставлять здесь – неразумно. Перстень будут искать, а тот, у кого его найдут, неминуемо погибнет. Возьми вон лучше чиавону.
Брави протянул палаш кондотьера. Что ж, хороший совет. Бурцев взял. Когда в «железном пальце» закончится «шум смерти», стальная чиавона ой как пригодится.
– Даст Бог, еще свидимся, Василий.
Судя по глазам Джеймса, не так чтоб очень он на это рассчитывал. Хотя очень хотел...
Глава 39
Они отплывали на двух перегруженных белых гондолах, едва не черпая бортами воду. И снова живые лежали вповалку под саваном, предназначенном для мертвых. Первую гондолу вел Джеймс. На корме второй стоял Сыма Цзян – с веслом в руках и в плаще кондотьера. Плащ оказался чрезмерно велик, зато позволил бывшему советнику Кхайду‑хана надежно укрыть под капюшоном лицо с глазами‑щелочками. Что было весьма кстати: китаец‑гондольер, да на погребальной венецианской лодке – это все‑таки слишком броская экзотика.
С гондолой Сыма Цзян управлялся почти так же ловко, как брави. Многоопытному мудрецу, видимо, довелось немало поплавать по речушкам Поднебесной на легких китайских джонках, так что и к белой кособокой посудине он приноровился довольно быстро.
Ждать, когда плавучие катафалки скроются из виду, Бурцев и Гаврила не стали. Воевода и сотник уходили в сторону восходящего солнца. К венецианскому порту уходили. Пробирались вдоль канала. Шли меж жавшихся друг к другу домов по узким, заваленным отбросами проходам, прыгали через кучи мусора и зловонные лужи. Понятно теперь, почему венецианцы предпочитают обувь на высоких платформах.
Шум раздался спереди. Стук тех самых высоких башмаков‑колодок. И бряцанье железа. И тихая настороженная речь. И почти сразу – шаги сзади... Два отряда двигались навстречу друг другу. Два немаленьких отряда. Джеймс был прав: гвардейцы дожа все‑таки вернулись. Гвардейцы начинали прочесывать улицы.
Бурцев и Гаврила переглянулись. Бежать? Поздно! Да и некуда им бежать. Справа – глухая каменная стена. Высокая – не перелезть. Слева – нависший над каналом особняк – тот самый, под балконом которого распевал серенады влюбленный лютнист. Двухэтажный домишко принадлежал какому‑нибудь местному богатею. Большой, просторный – есть, наверное, где укрыться. Да только не про их честь то укрытие. Тяжелые двери с вычурной резьбой, маленьким смотровым окошком и крылатым львом над верхним косяком – заперты. На узких – головы не просунуть – окнах‑бойницах нижнего этажа – массивные ставни.
А шаги и голоса все ближе. Венецианская стража вот‑вот вывернет из‑за угла. А то и с двух сторон сразу. Не сговариваясь, они стали спина к спине. Гаврила перехватил поудобнее короткое трофейное копье. Бурцев вынул из ножен палаш‑чиавону. Левой рукой нащупал за пазухой рукоять «вальтера». В «железном пальце» оставался последний «шум смерти» Шумок. Заключительный аккорд...
Скрипнуло. Негромко, но очень уж неожиданно – над самым ухом. Два бойца, приготовившихся уже подороже продавать свои жизни, отскочили в сторону. И воззрились в удивлении на приоткрытую дверь особняка. Изящная женская ручка призывно махала из узкой щели.
– Синьорэ! Куа прэго![141]
Размышлять было некогда. Раз дверь открывается, значит, это кому‑нибудь нужно. И вряд ли в данный момент нужно больше, чем им самим. Бурцев впихнул Гаврилу в полумрак чужого дома первым. Следом ввалился сам. Закрыл дверь. Задвинул здоровенный засов. Прислонился спиной к тяжелой створке.
Их спасительница стояла напротив. Невысокая чернявая смуглокожая женщина. Молодая – ненамного старше Аделаидки. В руках – подсвечник. Зажженная свеча – толстая и оплывшая – давала достаточно света. Хозяйка рассматривала гостей. Гости глазели на хозяйку. Да, было на что. Блестящие карие глазки – обворожительные, но чуть припухшие и покрасневшие будто бы от слез. Нос горбинкой. Пышные, будто вымытые модным шампунем из телерекламы, волосы. Высокая объемистая грудь, выпирающая из застенков тесного платья.
Округлые плечи и длинная шея были прикрыты платочком. На платке – очень милая вышивка: золотой крылатый лев, напоминавший рисунок с печати дожа. Тонкие ухоженные руки с длинными пальцами... Один из пальчиков прижат к губам. Безмолвный жест, понятный на всех языках мира: молчать!
Они и молчали. С минуту, наверное, провели в полной тишине, прислушиваясь, как за дверью стихают шаги. Стихли...
– Красивая, – нарушил молчание хриплый шепот Гаврилы.
Даже в темноте было видно, как горят глаза новгородца. Бурцев возражать сотнику не стал. Да, красивая – чего уж тут.
Темноокая красавица тоже что‑то прошептала. Бурцев развел руками – не понимаю, мол, улыбнулся виноватой улыбкой. Венецианка знаком велела следовать на ней. Пошла впереди, освещая путь трепещущим пламенем свечи.
Их вели по первому этажу, забитому неразличимым в потемках хламом. Потом по узкой скрипучей лестнице – на второй. Поднялись... Несколько шагов прямо по коридору. Поворот направо. Остановились перед небольшой дверью. Незнакомка открыла.
Спальня...
Хозяйка указывала на кровать. Кровать была добротной, широкой – троих выдержит. Да хоть четверых! Резные львы на спинках выжидающе смотрели на вошедших. Небольшое зеркало в массивной золотой оправе отразило побледневшие лица гостей.
То есть как это? Вот так вот сразу? И с двумя одновременно?! Гаврила озадаченно крякнул. Отступил обратно к двери.
– Чего это она, Василий? – в голосе неустрашимого новгородского богатыря слышался испуг. – У нас, на Руси, так не принято...
Бурцев тоже недоуменно воззрился на развратную венецианку.
– Э‑э‑э... Синьора. Синьорина... Мы это... Руссо туристо... Облико морале...
Ну, как ей еще объяснить?! Итальянцев в роду Бурцева, похоже, не имелось: спасительная генетическая память на этот раз молчала. «Итальяно» он по‑прежнему не понимал.
– О! Руссо! – удивилась брюнетка с крылатым львом на плечах. – Руссишь?
– Я! Руссишь! – обрадовался Бурцев. – Шпрехен зи дойч?
– Я! Я! – закивала итальянка.
– Дас ист гуд!– выдохнул Бурцев с облегчением. – Дас ист зер гуд!
Кажется, они все же нашли с этой дамочкой общий язык. Бурцев заговорил по‑немецки, тщательно подбирая слова и стараясь не обидеть ненароком венецианку:
– Мы вам очень признательны за спасение, синьора. Но ваше предложение... Видите ли, у меня есть жена, а мой друг...
Женщина удивленно пожала плечиком:
– У меня тоже есть муж, – но какое это имеет значение.
– А? – не понял Бурцев. – Э?
– Или, может, вы подумали, что я... что вы... что мы...
Они с Гаврилой переглянулись. Ну, да, вообще‑то они подумали...
Слабая улыбка скользнула по устам венецианки.
– О, нет, не так быстро, синьоры, не так быстро... Я просто пыталась объяснить, что свое оружие вы пока можете спрятать здесь – под кроватью. Моя спальня – надежное место.
Бурцев медленно и основательно краснел и чувствовал это всем своим кожным покровом. «Не так быстро, синьоры...» Да уж, конфуз‑с!
Копье и чиавону хозяйка сунула под защиту кроватных львов.
– Теперь прошу сюда. – Их выставили из спальни. Провели в соседнюю комнату. Всучили целый ворох разноцветного тряпья.
– Тут вещи моего мужа и кое‑какое платье слуг. Примерьте.
– О, не стоит так беспокоиться! – заартачился было Бурцев.
– Стоит‑стоит! – безапелляционно заявила очаровательная брюнетка. – Вы ведь промокли до нитки. Вам нужно переодеться.
Эх, нужно‑то нужно, кто ж спорит, но это...
С кислыми минами Бурцев и Гаврила перебирали одежду. Необъятные рубахи, камзолы и – тьфу ты пропасть! – злополучные узкие штаны‑колготы – яркие, пестрые, отчего‑то так любимые итальянскими щеголями.
– Я вас оставляю, синьоры. – Дамочка удалилась, притворив дверь.
Бурцев вздохнул:
– Ладно, Алексич, переодеваемся. Считай, что это приказ.
М‑да... Новгородский богатырь Гаврила Алексич в венецианских колготках выглядел весьма колоритно. Впрочем, на свой счет Бурцев тоже не обольщался. Хорошо, что зеркало имелось только в спальне хозяйки дома. Чтобы посмотреть сейчас на собственное отражение, Бурцеву потребовалась бы изрядная толика мужества. Впрочем, ухмылочка Гаврилы была похлеще любого зеркала.
– Ну, воевода! – пробасил сотник.
– Сам такой, – огрызнулся Бурцев.
Брюнетка, однако, оглядела их новый наряд с одобрением, зацокала язычком, даже хлопнула в ладоши:
– Вот теперь вы похожи на людей! На достойных граждан Венецианской республики, а не на каких‑нибудь бродяг‑чужестранцев.
