-Это когда вы еще без памяти были, - мужчина ловко отер ему рот холщовой салфеткой: «Еще две
ложки, а больше нельзя, лекарь не велел».
Петя с тоской посмотрел на медную миску. Суп был куриный, наваристый, золотистый. Пете, как
любому выздоравливающему, все время хотелось есть.
-Попозже, - пообещал реб Довбер. Он протянул Пете ложку горьковатого настоя: «Это моя жена
сварила, из трав. У нас девять детей, - он усмехнулся, - они тоже, знаете ли, таким болели».
Петя проглотил: «А почему вы за мной ухаживаете, а не…- он замялся.
Реб Довбер развел руками: «Вы же гой. Не еврей. Да если бы и были еврей, женщине нельзя
ухаживать за посторонним мужчиной. Только за близкими родственниками».
Он ушел. Петя осторожно оделся. Реб Довбер принес ему чистые, хоть и заплатанные крестьянские
штаны, рубаху и суконную, синюю сибирку. Все было немного коротко, но Петя только улыбнулся:
«Я уже привык, с моим ростом».
Сапоги были старые, разношенные, удобные. Петя присел на теплый подоконник и посмотрел во
двор - он был чистым, выметенным, с курятником, и хлевом. Юноша вспомнил, как реб Добвер,
улыбнулся: «Мальчики мои учатся с утра, а потом за живностью ухаживают. Я все-таки считаю, что
евреи должны руками работать».
Он налил Пете вина: «Это вам можно, лекарь разрешил. На Святой Земле наши братья этроги
выращивают, виноград…»
-У меня дядя на Святой Земле, в Иерусалиме, - признался Петя. «Младший брат отца. Он евреем
стал, давно еще».
-Батюшка ваш мне говорил. Рав Судаков, он у нас известный человек. Дочка его, - реб Довбер
махнул на запад, - в лесах живет, мельница у нее.
Вино было крепким и сладким. Реб Довбер сказал: «Это от сына рава Судакова, Моше, вашего
брата двоюродного. Я тоже, - он вздохнул, - когда-нибудь соберусь и туда перееду. В Хеврон, в
Иерусалим…, Наверное. Только здесь тоже евреи живут, надо с ними быть».
-А вы за французов? - вдруг поинтересовался Петя. «Наши родственники, дальние, евреи, из
Амстердама - они в армии у Наполеона. Он им гражданские права дал. Вы тоже, наверное, хотите
их получить…»
Реб Довбер помрачнел: «Все эти евреи, что за Наполеона воюют, и не евреи вовсе. Они не
соблюдают ничего, забыли, как молиться, едят, что попало…, Лучше так жить, как мы живем, хоть
свою веру не потеряем».
Петя все разглядывал двор. Ворота открылись, и он увидел девушку лет пятнадцати, в скромном,
синем платье, что держала за руку девчонку поменьше. Они говорили на своем языке, малышка
смеялась. Девушка, внезапно, быстро посмотрела в его сторону. У нее были рыжие, как у него
самого, огненные волосы и веснушки на белом, изящном носике.
Девчонка, - лет пяти, расхохоталась. Крикнув: «Менуха, капн!», дернув за платье сестру, она
побежала через двор к сараям. Петя увидел, как играет солнце в ее волосах, - будто костер.
Приложив ладони к горящим щекам, он шепнул: «Менуха».
Москва
Раззолоченные покои пропахли сигарным дымом, на большом столе орехового дерева были
разбросаны бумаги. Наполеон, в темно-зеленом мундире, расхаживая по залу, поморщился:
«Мишель, распахни окно. Пусть лучше гарью пахнет, но хоть свежо будет. Голова болит».
Он подошел ближе и посмотрел на блестящие купола соборов. Вокруг было тихо. Кричали вороны,
что вились над кремлевским двором, да где-то вдалеке слышно было ржание лошадей. Город
лежал перед ним - сожженный, мрачный. Наполеон, прищурившись, увидел, как в осеннем небе
плавают хлопья пепла.
Они только третьего дня вернулись в Кремль. Спасаясь от пожара, что охватил берега реки, ставка,
выехала в императорский путевой дворец, на северную дорогу.
Наполеон тогда, злобно, сказал: «Не люди, а варвары, они даже своих домов не пожалели, чтобы
нас выгнать. Пусть знают, что мы здесь надолго. Перезимуем, и пойдем на Санкт-Петербург, если
Александр не примет мое предложение мира».
Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, император спросил у Мишеля: «Сколько
поджигателей расстреляно?».
-Четыре сотни, - голос капитана де Лу был спокойным, тихим. Наполеон вдруг подумал: «У него
больше самообладания, чем у некоторых генералов. Может, Мишеля отправить в Санкт-Петербург,
для мирных переговоров. Опять же, отец его там…, Нет, нет, мне нужны верные люди, с тем, что я
задумал».
Император молчал, куря, разглядывая колокольню Ивана Великого. Мишель вспомнил, как они
приезжали в Москву, гостить в имении Шереметевых, в Кусково. Родители дружили с графом
Николаем Петровичем. Тот, после смерти жены, пригласил их провести лето в усадьбе.
«Да, - подумал Мишель, - за год до того, как меня тетя Мэри забрала из России. Мы тогда с
Петькой весь Кремль облазили, отец нас в Грановитую палату водил…Господи, уйти бы нам отсюда.
Понятно, что эта страна не сдастся».
Мишель, хоть и вырос в России, но считал себя французом. Отец, усмехаясь, сказал ему: «Против
своего народа ты бы, конечно, не смог воевать».
Мишель покраснел и пробурчал: «Папа…»
Отца все это время прятали. Иосиф держал его в одном из уцелевших особняков на Арбате, где
размещался госпиталь для легкораненых. Его довезли до Москвы в отставшей от обоза телеге,
ночью. Майор Кардозо сам правил лошадьми.
За четыре версты от заставы отец вгляделся в осеннюю тьму: «Пора».
Давид протянул ему костыль: «Дядя Теодор, вы только не сбегайте, пожалуйста. Доберетесь до
этого дома, что папа для госпиталя выбрал, и мы вас еще полечим».
Федор усмехнулся: «Куда мне бежать, милый, я еле ковыляю, даже с этой штукой, - он потрепал
по плечу Давида и подмигнул ему: «Скоро увидимся».
На следующий день, здоровый, обросший рыжей бородой, пожилой мужик, в крестьянском
кафтане, вошел во двор госпиталя, и жестами показал, что может убираться. Мужик сильно
хромал, был молчаливым и услужливым. Ему разрешили жить в сарае.
-Лучше папе, - облегченно подумал сейчас Мишель. «Решил, что скоро уйдет. Говорят, Кутузов на
юге, под Калугой. Коня ему надо достать, поискать какого-нибудь, здорового, чтобы папу вынес.
Петька уже там, у Кутузова, наверняка. Вот и хорошо».
Император все молчал. Мишель заметил, как дергается бледная, хорошо выбритая щека.
-Надо было мне к ней сразу вернуться, - горько подумал Наполеон. «Я сейчас ей привезу все
золото, отсюда, из Кремля. Ей и девочке на всю жизнь хватит. Нечего здесь сидеть, уже заморозки.
Она мне напишет новый амулет. Армия останется на зимних квартирах, а весной пойдем на Санкт-
Петербург. Значит, так и сделаем, покинем Москву, доберемся до Смоленска…, Но не той дорогой,
там все разорено. Отправимся на юг. Только вот…- Наполеон хищно улыбнулся, - они мне заплатят,
эти русские».
-Пиши, - велел он Мишелю и начал диктовать:
-Маршалу Мортье, генерал-губернатору Москвы. Перед отходом армии на зимние квартиры, в
Смоленск, приказываю поджечь все публичные здания в городе, взорвать кремлевские стены, и
сам Кремль. К завтрашнему дню жду от вас, а также от военных инженеров схемы расположения
зарядов. Крепость должна быть уничтожена после того, как вы, со своим корпусом, окончательно
покинете Москву для соединения с остальными частями армии. Написал?
Мишель поднял на него лазоревые глаза и кивнул. «Добавь там, - велел Наполеон, -
ответственным за выполнение этого распоряжения, от моей ставки, назначается капитан де Лу».
Он потушил сигару о мраморный подоконник: «Когда все закончишь, немедленно приезжай в эту
деревню, - Наполеон пощелкал пальцами.
-Село Троицкое, - помог ему Мишель.
-Проклятый язык, - мрачно заметил император. «Найди генерала Кардозо, и скажи ему, что мы из
Троицкого уедем втроем…»
Мишель невольно рассмеялся и покраснел.
-У нас даже один еврей есть, как и там - Наполеон чуть улыбнулся.
-В Смоленск? - Мишель принес Наполеону чернильницу и перо. Император, размашисто,
расписался под приказом.
-Нет, - угрюмо ответил Наполеон, - дальше на запад. А потом вернемся к армии.
Об амулете никто не знал. Даже его личный врач, человек, кому он доверял больше, чем кому бы
то ни было на этой земле. Кроме Анны, конечно. Иосиф видел медальон, но, - подумал сейчас
Наполеон, - должно быть, считал, что там прядь волос Анны, или еще что-нибудь такое.
-Прядь волос, - желчно подумал Наполеон, глядя на вечернее, уже холодное, с прозрачными
звездами, небо Москвы. Он вспомнил, как там, в лесу, лежа на какой-то поляне, обнимая ее, он
спросил: «А есть ли что-то, чего ты не можешь, Анна?»
Она подперла кулачком острый подбородок: «Я не могу сделать того, что запрещено Всевышним,
а так, - она повела рукой, - все остальное, могу, конечно».
-А ведь сказано же, - не удержался Наполеон, - у меня отмщение и воздаяние. О какой мести ты
