заниматься. Хана тогда подперла изящную голову рукой и, окунула перышко в чернильницу: «Все
равно, мама, то, что должно случиться, случится не скоро. Я вижу».
-А я вижу, - мать поцеловала ее в затылок, - что можно приблизить предначертанное. А впрочем, -
она села напротив дочери и раскрыла Тору, - посмотрим.
На стройной шее матери блестел золотой медальон. Хана знала, что никому, никогда нельзя
отдавать его часть.
-Никому и никогда, - повторяла мать. Еще летом Хана, проснувшись, прибежала на лавку, где спала
мать и расплакалась: «Дедушка..., бабушка Лея...»
Мать погладила ее по голове, и, вздохнув, уложила рядом с собой: «Помнишь, что говорится о
смерти праведников? Будто волос вынуть из молока - так это легко и быстро. Не горюй, милая, они
не страдали».
Хана приподняла голову: «Ты ведь еще поедешь на Святую Землю?»
Мать долго, молча, лежала, смотря в деревянные балки потолка. Потом она признала: «Поеду. Там
будет...- она повела рукой и не закончила.
-Господи, - попросила Хана тогда, - не показывай мне ничего этого. Я ведь маленькая, я не хочу...,
Она уткнулась носом в плечо матери и услышала ее голос: «Помнишь, я тебе говорила, я была
слепой, в детстве?»
Хана сглотнула и кивнула. Голос матери был сухим, горьким. «Тогда мне все и показали, -
медленно проговорила она. «Тебя Господь уберег от такого, милая, так что не плачь - Он тебе не
покажет больше того, что надо».
-А тебе? - испуганно спросила у нее дочь.
Дымно-серые глаза блеснули льдом.
Мать помолчала: «Я вижу все. И знаю все, на поколения вперед. Иногда, конечно, ошибаюсь, но
можно исправить свои ошибки, - она улыбнулась и поцеловала ее: «Спи».
Хана заснула, - она была защищена руками матери. Та пела ей колыбельную о девочке, красивой
девочке, что не узнает ни горя, ни несчастий.
Ханеле подождала, пока дочка спокойно задышит. Закинув стройную руку за голову, улыбаясь, он
долго глядела в маленькое окно, за которым была яркая, полная луна.
-Они уже близко, - поняла Ханеле, - оба. Если надо подождать, то мы подождем. Все равно, - она
перевернулась на бок и прижала к себе сопящую девочку, - все равно, мы обе увидим, как
свершится месть. Вот и хорошо.
Она знала, зачем к ней едет Наполеон, и видела уставшего, раненого человека, что брел через
осенний лес, не разбирая дороги. Ханеле поднялась. При свете свечи, она проверила свою
шкатулку со снадобьями. «Бедный мальчик, - подумала она, - столько страданий, столько горя...».
Она посмотрела на черные волосы дочери: «Нет, нет, это, конечно, не они. Еще много времени
должно пройти. Вот только...- она поморщилась и положила руку на медальон. Золото было
ледяным, холодным. Ханеле, выйдя в одной рубашке, босиком, на крыльцо, посмотрела на
колючие, осенние звезды. Она зажмурилась и помотала головой: «Ничего не изменить. Может,
оно и к лучшему».
Женщина вернулась в избу и стала готовить холсты для перевязки. Утром, после завтрака, она
велела дочери принести листьев.
-Для папы, чтобы у нас красиво было, - обрадовалась девочка. Ханеле вздохнула: «Для папы, да».
Девочка постояла еще немного, просто так, любуясь зеленью сосны. Потом она насторожилась -
из маленького оврага раздался какой-то шорох.
Хана не боялась зверей, точно так же, как и мать. Она сама видела, как зимой мать входила в
середину волчьей стаи, раскладывая на снегу мясо, как волки ластились к ее ногам. Мать свистом
подзывала к себе гадюку и та терлась узкой головой о ее пальцы.
-Всякое дыхание да славит Господа, - нежно говорила мать. Перед тем, как зарезать курицу, Ханеле
всегда сидела с ней, говоря о чем-то, гладя перья, улыбаясь. «Все в мире связано, - объяснила она
дочери, - каждое создание Господне сотворено не просто так, а для того, чтобы выполнять
предначертанное ему».
-А что предначертано нам? - спросила у нее тогда Хана.
-Месть, - просто ответила мать и добавила: «И забота. Месть тому, кто ее заслуживает, и забота о
тех, кто в ней нуждается. Вот и все».
Девочка спустилась в овраг и замерла. Он лежал лицом вниз, заячий, потрепанный треух слетел с
рыжей головы. Хана увидела пятна крови на сухой траве.
Она ахнула. Придерживая листья, девочка ринулась по лесной дороге к дому.
В избе было тепло, гудела печь. Петя, с усилием приподняв голову, осмотрелся. Он лежал на
широкой лавке, под жарким, но легким, из тонкой шерсти, одеялом. Он опустил руку вниз и охнул
- рана на боку была перевязана холстом. Петя ощутил под пальцами что-то влажное. Однако это не
было кровью. На руке у него остались пятна какой-то мази.
-Черт, - бессильно сказал он, - я был дурак. И Александр Борисович, упокой Господи его душу,
тоже. Нечего было с двумя десятками человек соваться в бой с тем обозом.
Французов было значительно больше. Стояла холодная, уже морозная ночь. Солдаты, загнав их в
мелкий кустарник у дороги, - расстреляли почти в упор. Кое-кто из раненых убежал. Петя потерял
сознание, и очнулся один, уже на рассвете, рядом с трупами, стуча зубами. Он даже нашел в себе
силы похоронить умерших, и пробормотать «Отче наш» над грубо высеченными в стволах
деревьев крестами. Потом, шатаясь, он побрел прочь от дороги. Деревень тут не было, - лес был
густым, глухим. Петя, наконец, обессилено рухнул в каком-то овраге.
-Умру, - еще успел подумать он. «Замерзну просто, я еще много крови потерял...»
Дверь стукнула. Он увидел высокую, почти вровень ему, стройную женщину. Она скинула
короткую шубку. Размотав платок на черных косах, улыбнувшись, женщина сказала, по-русски:
«Проснулись. Вам сейчас надо лежать, спать и есть».
Она была в шерстяной, глухой блузе и такой же юбке - по щиколотку, в потрепанных, но крепких
сапожках.
- Красавица, какая, - невольно подумал Петя. Креста у нее на шее не было. Юноша, обведя глазами
прибранную, чистую избу, понял, что икон в ней тоже нет. На бревенчатых стенах висели венки из
сушеных трав. Женщина вынула из печи горшок и строго сказала: «Топленое молоко и лесной мед.
Я его сама собираю».
Она присела на лавку. Увидев глаза Пети, женщина рассмеялась: «Не бойтесь, я не ведьма. Пейте,
- она поднесла к его губам стакан. «Не знаю, вам, наверное, батюшка обо мне рассказывал. Я ваша
кузина, дочь рава Авраама Судакова. Ханеле меня зовут».
-Я о вас слышал, - изумленно признал Петя. «Но как..., вы, же еврейка, и трогаете меня. Я знаю,
вам нельзя, я же гой..., И дверь не открыта, - он приподнялся.
-В Любавичах были, - утвердительно заметила Ханеле и отмахнулась: «Я одна живу, с дочкой, и
вообще - я не такая как все, Петр Федорович. Не беспокойтесь, выздоравливайте, а потом я вас к
отцу переправлю».
-Он жив? - Петя покраснел. «Откуда вы...- юноша оборвал себя, вспомнив смешок отца: «Не знаю,
как у нее это получается. Я ученый, материалист, не должен такое на веру принимать, а вот, -
Федор развел руками, - ничего не сделаешь. Бывают такие люди, милый мой».
-Жив, - Ханеле ласково погладила его по голове. «Был ранен, но вернулся в армию. И брат ваш
жив, Мишель, и дядя Иосиф, и сын его. И с матушкой вашей все в порядке. Вы отдыхайте, моя
дочка тихая девочка, вас не потревожит. А вот мой отец, дядя ваш, - Ханеле вздохнула, - умер,
летом еще. И жена его тоже. Как у нас говорят: «Благословен Господь, судья праведный». Она
вытерла ему губы салфеткой: «Я по хозяйству пойду, а моя дочка почитает вам, она тоже русский
знает».
Хорошенькая девчонка лет шести устроилась рядом с ним, держа на коленях стопку книг. Она
весело сказала: «Мама книги в Гродно покупает. А французские книги, - она показала ему издание
Мольера, - нам папа привозит. Вы стихи любите? Я люблю. Меня тоже - Хана зовут, Анна, если по-
русски. Это я вас нашла, - Петя увидел улыбку на ее губах.
-Вы выздоровеете, - успокоила его девочка.
-Твой отец-француз? - удивился он.
Девчонка кивнула. Смешно подвывая, она начала читать какое-то стихотворение, и Петя заснул -
успокоено, сладко.
Ханеле стояла во дворе, ежась от пронзительного, восточного ветра. Та сторона неба уже была
затянута серыми, тяжелыми тучами. Она подышала себе на руки. Помотав головой, отогнав
видение раскачивающейся петли, Ханеле шепнула: «Она хорошая девочка, и ничего ему не скажет.
Она уже знает - нельзя говорить дурные вещи. А что придется подождать, так мы подождем,
ничего страшного. Господь правильно рассудил, да и я для своей дочери такой судьбы не хочу».
Женщина взяла топор, и стала рубить дрова - ночь обещала быть холодной.
Он спешился на повороте лесной дороги и повел коня в поводу. Иосиф и Мишель остались в
Гродно - ждать его. «Получу амулет, - сказал себе Наполеон, - и сразу же вернусь. Отгоним русских
