ночью отправился в село Троицкое, под охраной гренадеров. Два сундука были полны золотом, -
сорванными с икон окладами, кубками, изукрашенными драгоценными камнями. Остальное, -
еще сотня возов, - уже покинула Москву.
-Мы тебя будем ждать, с генералом Кардозо, - напомнил ему Наполеон, садясь на лошадь. «Как
закончишь все, - он повел рукой в сторону Кремля, - приезжай, сразу же».
Федор остановился рядом с сыном. Положив ему руку на плечо, мужчина помолчал. «Здесь, -
сказал он, указывая на угол Крестовоздвиженского переулка, - усадьба Вельяминовых стояла, во
время оно. Потом, как царь Петр столицу основал, предок наш туда переехал, продал земли
московские». Федор отчего-то вздохнул: «Вельяминовы здесь со времен Ивана Калиты жили. Пять
сотен лет».
-И дальше жить будут, папа, - твердо ответил Мишель. Они пошли к Троицкому мосту. Кремль
вздымался над ними, уходя вверх, в еще туманное, неяркое, небо. Федор подышал себе на руки:
«Главное, чтобы целы стены остались, что на Красную площадь выходят. Если Троицкая церковь
погибнет, этого я себе никогда не прощу».
Мишель вспомнил разноцветное сияние куполов: «Это как если бы собор Парижской Богоматери
взрывали. Что за варварство».
-Не погибнет, - пообещал он отцу: «Значит, как и договорились, если все хорошо будет, на том же
месте и встречаемся».
Ворота Троицкой башни были распахнуты настежь. Федор спросил: «А меня никто не остановит?»
Сын только усмехнулся: «Некому, папа. Кроме инженеров, ставки Мортье и меня - ни одного
француза в Москве не осталось». Мишель показал на запад: «Мортье уже у Поклонной горы,
думаю, там, где его величество ключи от города ждал».
-Ждал, - Федор, в сердцах, сплюнул на землю. Обняв Мишеля, он шепнул: «Осторожней, сыночек,
ты ведь не инженер».
-Справлюсь, - уверенно отозвался сын и пошел по мосту. Федор подождал, пока он скроется на
кремлевском дворе. Оглянувшись, он достал планы: «Навещу колокольню, что мне во сне
показали. Тезка мой, - он усмехнулся. Хромая, опираясь на костыль, посмотрев на серую воду
Неглинки, Федор заковылял вслед за сыном.
Любавичи
В лесу пахло осенью, сырыми листьями, грибами. Петя, закрыв глаза, вспомнил, как отец брал их с
Мишелем на охоту под Санкт-Петербургом. «Господи, - подумал он, осторожно идя во главе отряда
к большой дороге, - той неделей приходили из местечка. Сказали, что войско Наполеона
разгромлено под Калугой. Только бы с Мишелем ничего не случилось, только бы папа остался
жив».
Как только он окончательно выздоровел, Петя подался из Любавичей на восток. Ходили слухи, что
французы встанут в Смоленске на зимние квартиры. Реб Довбер, на прощание, пожал ему руку:
«Сам понимаешь, Петр, оружия у нас нет. Только это, - он протянул Пете тесак.
Петя принял его и тряхнул головой: «И на том спасибо, реб Довбер. Я неподалеку буду, может, и
увидимся еще». Икона лежала у него в кармане сибирки. Реб Довбер дал ему потрепанный заячий
треух, и грубый, колючий, но теплый шарф.
-Дочка вязала, - он почему-то улыбнулся.
Петя так и не поговорил с ней - да она и не знала русского, конечно. Юноша только, невзначай,
попросив реба Довбера рассказать о его семье, понял, что «Менуха» означает «покой».
-Она тем годом родилась, как ее деда из вашей крепости выпустили, - объяснил ему мужчина. «Так
и назвали, в надежде на то, что закончилась наши испытания».
Петя просто смотрел на нее, любуясь рыжими волосами, и темными, словно каштаны глазами.
Было ей четырнадцать лет. Он сейчас вздохнул: «Да что уж там. Пусть счастлива будет, вот и все».
Оружие он добыл быстро. Спрятавшись в густом лесу у смоленской дороги, Петя подождал, пока
проедет французский обоз с припасами. Увидев отставшую телегу, он ловко метнул в голову
солдата камень. Тот кулем свалился с козел. Пете досталось ружье, пули и порох. Солдата он
убивать не стал, просто оттащил в канаву.
Он построил себе землянку в хорошем, сухом месте. Сначала, юноша, было, хотел пробиваться
дальше на восток. Петя знал, что Москву сдали. Реб Довбер раз в неделю оставлял для него в
условленном месте записки и холщовый мешочек с домашней едой - жареной курицей, хлебом,
вареными яйцами. Как-то раз Петя нашел там имбирное печенье и даже немного чая. Он сидел,
вскипятив воду в медном котелке, отхлебывая горячий чай, и улыбался - Петя, почему-то был
уверен, что печенье пекла Менуха.
-Сдали Москву, - повторил он тогда: «Господь его знает, куда армия уйти могла. На юг, или на
север, к Санкт-Петербургу. Бедная мамочка, бедный папа. Им, наверное, сообщили, что я без
вести пропал».
-Не думай об этом, - велел себе Петя. «Тебе просто надо воевать с французами и остаться в
живых». К нему стали приходить люди. Появился прапорщик-артиллерист - офицер, сломав ногу
еще во время отступления русской армии, так и сидел тут, в какой-то глухой деревне. Пришли
крестьяне, недовольные поборами - французские летучие отряды требовали провианта, а, если
люди отказывали - сжигали избы. Пришло даже несколько еврейских подростков - их Петя сразу
определил в связные.
Теперь у него было два десятка человек - все вооруженные. Реб Довбер, в последней записке,
попросил их уйти дальше на запад - из Смоленска прислали отряд французов, чтобы покончить с
шалостями на большой дороге.
Петя обернулся к прапорщику - тот был лишь немного старше его: «Вы, Александр Борисович,
присмотрите здесь, а я, - Петя развернул маленькую, искусно вычерченную карту, - я на запад
пойду. Буду вас ждать у этой речки».
-Как же вы один, Петр Федорович, - запротестовал артиллерист. Петя только улыбнулся: «Одному
как раз лучше. Заодно в Любавичах побываю, посмотрю, что там делается. Вы с этим обозом
разберитесь и встретимся».
Про обозы им сообщали мальчишки-связные - французы постоянно посылали отряды за фуражом
для лошадей и провизией.
Петя пожал руку прапорщику, попрощался с отрядом. Юноша неслышно скользнул на лесную
тропинку, что вела к Любавичам.
За этот месяц у него уже отросла рыжая, длинная борода. Петя, наклонившись, посмотрев на свое
отражение в воде какого-то лесного ручейка, усмехнулся: «Меня за еврея примут. Кто знает, - Петя
вздохнул, - может, ее увижу».
На главной улице Любавичей было шумно. Петя, прижавшись к углу какой-то избы, пересчитал
французов. Солдаты, стоя у лавок, куря, громко разговаривали.
Он услышал обрывки фраз: «Армия возвращается на запад. Перезимуем и пойдем на Санкт-
Петербург».
-Еще чего не хватало, - зло подумал Петя. Солдат было человек пятьдесят, не меньше. Реб Довбер
написал ему, что в Любавичах - их за две сотни.
-Ладно, - решил Петя, - понятно, с моими двумя десятками сюда лучше не соваться. Конечно, надо
пройтись, послушать, что они еще говорят, но ведь у меня пистолет за пазухой..., Лучше не
рисковать, конечно.
Заходящее солнце освещало улицу. Он, замерев, увидел, как играют огнем рыжие волосы.
Менуха, в простой, холщовой юбке и суконном жакете, вышла из лавки, держа в руках мешок.
Девушка споткнулась о вытянутую ногу кого-то из французов.
-Она хорошенькая, - сказал один из солдат под общий хохот. «Жаль только, и не объясниться с
ней». Он щелкнул пальцами: «Надо этого, эльзасца найти. Пусть с ней по-немецки поговорит, у них
еврейский язык - похожий».
Менуха попыталась пройти, но натолкнулась на раскрывшего объятья француза: «Поцелуешь -
пропущу, - лениво сказал он. Солдаты рассмеялись. Девушка жарко, отчаянно покраснела. Петя,
уже не понимая, что делает, оторвавшись от стены избы, пройдя к лавке, встряхнул француза за
плечо.
-Оставь мою невесту в покое, - грубо велел юноша, изо всех сил коверкая немецкий. Француз
недоуменно посмотрел на него. Петя, сдерживаясь, повторил: «Майне браут!». Для верности он
показал на свой палец.
Француз пробормотал что-то, солдаты расступились. Петя пошел с ней рядом, не касаясь ее, к
дому реба Довбера. От девушки пахло имбирем. Он, скосив глаза, увидел веснушки на белой
щеке. Уже оказавшись во дворе, Менуха хихикнула. Дрогнув темными ресницами, девушка
шепнула: «А данк. Аф идиш мир загн «калэ». Она убежала. Петя, счастливо улыбаясь,
прислонившись к высокому забору, сказал себе под нос: «Это все равно».
Он выпил чаю с ребом Довбером - мужчина только покрутил головой и велел ему быстрее
убираться из местечка, дождавшись темноты. Петя вышел в звездную, холодную ночь. Проверив
свой пистолет, он прислушался - местечко уже спало.
Рядом раздался какой-то шорох, чья-то тонкая рука вложила в его ладонь холщовый мешочек.
Тихий голос проговорил: «Зол зайн мит мазл!». Петя, на мгновение, ощутил ее поцелуй - сладкий,
