туда, где тяжелораненые лежали, а дядя Иосиф с Давидом оперировали. Но наверняка, их там и
не было».
-Ведро воды пусть принесут, - брезгливо велел Наполеон, глядя на окровавленного, грязного,
связанного человека, что был прикручен к столбу в углу палатки. «Мне с ним надо, - император
помолчал, - поговорить».
Петя очнулся от холода. Голова невыносимо болела, рубашка и мундир были мокрыми. Юноша, с
усилием открыв глаза, увидел перед собой невысокого человека, - с каштановыми, чуть
седоватыми волосами. Синие глаза пристально посмотрели на него. Наполеон обернулся к
Мишелю: Я хочу знать, как его зовут, и говорит ли он по-французски».
Петя услышал голос брата. Мишель стоял, избегая его взгляда. Петя подождал, пока он закончит.
Упрямо сжав губы, юноша покачал головой.
-Хорошо, - усмехнулся Наполеон. «Переведи ему. Кто бы он ни был, он убил генерала Огюста де
Коленкура, командующего вторым кавалерийским корпусом». Император показал на
русоволосого офицера, с забинтованной правой рукой: «Это его брат, Арман, один из моих
адъютантов».
Петя дрогнул рыжими ресницами. Мишель переводил с бесстрастным, спокойным лицом.
Лазоревые глаза брата блестели.
-Поэтому, - продолжил Наполеон, - завтра на рассвете его расстреляют, так ему и скажи.
-У него нашли это, - де Коленкур порылся в кармане мундира, - Мадонна, ваше величество. У
русских так принято.
Наполеон посмотрел в зеленые глаза: «Где-то я их видел уже. Та шпионка, что в Тильзите
подстрелили, родственница Жозефа. У нее похожий взгляд был. Жозеф мне сказал, что она родами
умерла, в Лондоне. Прямо, как я - воюю, воюю, а все равно Анна настаивает, что в своей постели
скончаюсь».
-Отдай ему, - махнул рукой Наполеон. Мишель, наклонившись, положил икону рядом с Петей. Они
вышли, полог опустился. Петя, сквозь зубы, сказал: «Был у меня брат, и нет его больше. Только
матушку с батюшкой жалко».
Юноша почувствовал слезы в подбитом, заплывшем глазу и тихо заплакал.
Мишель, с фонарем в руках, подошел к палатке и спокойно сказал гренадеру, что охранял ее: «Его
величество велел мне поговорить с осужденным. Майору Кардозо надо его осмотреть. Вы идите,
отдыхайте, я здесь останусь».
Давид проводил взглядом солдата - лагерь уже спал, была глубокая ночь. Майор неслышно
хмыкнул: «Нас, конечно, обоих расстреляют, Мишель, но я бы сделал, то, же самое».
-Это мой брат, - пожал плечами капитан и шагнул в палатку.
Петя проснулся от прикосновения ловких, бесцеремонных рук.
-Тихо, тихо, - услышал он мужской голос, - мне надо осмотреть вашу голову.
-Болит? - поинтересовался незнакомец.
-Уже меньше, - невольно признался Петя и поднял веки. В свете свечи лазоревые глаза Мишеля
сверкали золотистыми искрами.
-Это майор Давид Мендес де Кардозо, сын дяди Иосифа, - коротко сказал ему брат, - ты слышал о
нем. Дядя Иосиф спит, он сегодня много оперировал.
Петя ощутил прохладную мазь на своем лице. Его отвязали и юноша, потянувшись, охнул. Давид
быстро раздел его. Открыв свою сумку, он стал бинтовать Петю.
-У тебя ребро треснуло, - сказал майор, сквозь зубы, - но это не страшно. И контузия, она пройдет,
дня через два-три. Синяки, - он внезапно улыбнулся, - тоже.
У врача было хмурое, смуглое, смертельно усталое лицо. Петя увидел темные круги у него под
глазами и тихо сказал: «Спасибо».
-Держи, - Мишель протянул ему какой-то сверток. «Это Давида. Оно тебе, конечно, коротко, будет,
но в плечах вы одинаковые».
Петя, быстро надел рубашку, и бриджи, стуча зубами от холода. Сев на земляной пол, юноша
натянул сапоги. Он поднял глаза на брата. Мишель, обняв его, шепнул: «Ваши войска к Можайску
пошли, догоняй их. Папа в Петербурге, надеюсь?»
Петя невольно всхлипнул: «Братик…». Он вспомнил, как Мишель, еще кадетом, водил его гулять в
Летний сад, как они вместе, стреляли в тире, и услышал ласковый голос брата: «Не надо, милый
мой. Папе и маме привет передавай».
Петя нашел сильную руку брата и пожал ее: «Папа был на флешах, он их строил. Он там
артиллерией командовал. Он, должно быть, в тылу, вместе со всеми…».
Мужчины помолчали. Давид, наконец, проговорил: «Отец бы узнал дядю Теодора. Среди раненых
его не было, значит».
-Все равно, - упрямо отозвался Мишель, - сейчас этого, - он усмехнулся, - проводим, и пойдем,
посмотрим. Мало ли что.
Он поцеловал брата в грязную щеку: «Иди, в лесу где-нибудь переночуй. Дождись рассвета и
отправляйся на восток.
Они обнялись. Мишель, подняв полог палатки, велел: «Только тихо. Там роща как раз для тебя».
Петя скользнул за ряды шатров. Давид, поменяв оплывавшую свечу в фонаре, кивнул: «Пошли».
Уже когда они медленно брели среди тел, Мишель вздохнул: «Не расстреляют нас. Я скажу, что ты
пошел раненых искать, на поле, а я заснул, у палатки». Капитан кивнул в сторону лагеря: «А он
перетер веревки, ударил меня по голове, и сбежал. Ты знаешь, - обеспокоено спросил Мишель, -
как надо бить по голове, чтобы это не смертельно было, и чтобы нам поверили?»
-Знаю, - усмехнулся Давид. Передав ему фонарь, пробираясь между разбитыми артиллерией
стенами флешей, майор приказал: «Смотри в оба. Я дядю Теодора никогда не видел, только знаю,
что он рыжий».
Они нашли его не сразу. И то, если бы Мишель не настоял на том, чтобы разобрать груду тел у
искалеченной ядром пушки, - может быть, и не нашли бы.
Он лежал, уткнувшись лицом в землю. Мишель, увидев потемневшие от крови волосы на рыжем
затылке, опустившись на колени, пробормотал: «Папа!»
-Дай, - Давид отодвинул его и попросил: «Помоги. Мне его перевернуть надо, один я не
справлюсь. Он моего отца выше и шире в плечах».
-Был, - горько шепнул Мишель, глядя на испачканный мундир, на бледное, застывшее лицо. Глаза
отца были закрыты, рыжие, длинные ресницы не дрожали.
-Ты уже и поминальную мессу готов служить, - зло пробормотал Давид. «Держи фонарь, я его
осмотрю».
-Осколок в колене, - врач ощупал ногу. «Он почти двенадцать часов лежит, как он еще кровью не
истек? И контузия, но это не страшно. Пойди, найди после сегодняшнего боя людей без контузии.
Наверняка, жар будет…, Уже есть, - понял Давид, приложив ладонь к грязному, высокому лбу.
Мужчина застонал - слабо, еле слышно.
-Папа! 0 отчаянно сказал Мишель.
-Папа, пожалуйста…, - он почувствовал, что плачет. Давид встряхнул его за плечи: «Так. Сейчас
вернемся в лагерь. Я тебя ударю, как надо, возьму санитаров, и заберу месье Теодора. Все будет
хорошо, он выживет. Он крепкий человек».
-Я папу не оставлю, - Мишель отчаянно помотал белокурой головой, держа отца за руку.
-Если ты здесь будешь торчать, - Давид забрал у него фонарь, - тебя точно расстреляют. Его
величество, ты сам видел, в плохом настроении. Я разбужу своего отца, и сразу вернусь сюда.
Пошли, - жестко сказал он, указывая на восток, - ночи хоть и длинные уже, но все равно скоро
рассвет. Рисковать не стоит.
Врач оставил Мишеля у палатки, аккуратно ударив его в темя. Мишель только вздрогнул, и,
обмякнув, - сполз в руки Давида.
-Часа три он будет без сознания, - Давид пошел к госпиталю, - а там и лагерь подниматься начнет.
Очень хорошо он это придумал, конечно. Ни у кого подозрений не возникнет.
Давид поднял с коек двух санитаров покрепче. Вернувшись с ними на флеши, майор велел:
«Только осторожней, у него осколок в колене, если мы тряхнем, может начаться кровотечение».
Устроив дядю Теодора в маленьком, отдельном шатре, Давид выкурил сигару, чтобы проснуться.
Постояв у входа в палатку отца, врач решительно шагнул внутрь. Иосиф спал, уткнувшись в
свернутый мундир небритой, в седой щетине щекой.
-В Талмуде сказано, - вздохнул Давид, - что нельзя отца будить. А еще сказано: «Спасение жизни
важнее, чем шабат. Важнее, чем все на свете».
-Папа, - майор присел на койку и потряс отца за плечо. «Папа, там раненый…»
Иосиф вздохнул, не открывая глаз: «Кому-то плохо стало? Сейчас, погоди…»
-Мы дядю Теодора нашли, - тихо сказал Давид. «Сын его здесь был. Он генерала де Коленкура
убил, его величество приговорил его к расстрелу, а мы ему бежать помогли. У дяди Теодора
осколок в колене, и, по-моему, гангрена начинается. Он долго без помощи пролежал».
Отец молчал. Отбросив серое, грубой шерсти одеяло, Иосиф улыбнулся: «Молодец, врач Кардозо.
Впрочем, я в тебе никогда не сомневался. Пошли, - отец поднялся. Плеснув себе на руки водой из
медного таза, Иосиф пробормотал молитву.
-Я Мишеля в темя ударил, чтобы вопросов поменьше задавали, - тихо сказал Давид, подавая отцу
рубашку. «Как ты меня учил, давно еще».
