Алексеевне, такие шедевры, как «кафтан шитой с стеклами, самый добрый», и «штаны добрые с круживами и с бахромами мишурными», «парчи наподобие золота и серебра», «две епанчи королевские, одна окладена кружевом мишурным», «пару сапогов с кружевами же мишурными», «фартук добрый шумишной наподобие объяри серебряной», «корону белого железа с часами» и т. п. «роскошь».
Мы уже знаем основную причину, благодаря которой даже эта «княжеская» роскошь обречена была на неудачу при спасении от распада театра, державный инициатор которого, в довершение всех бед (смерть Кунста, вынужденность игры на чужеземном языке, бездарная угодливость Фиршта и пр.), взвалил еще на хрупкие рамена своего юного детища громоздкую задачу политической пропаганды.
Н.С. Тихонравов в своем поучительном двухтомном труде «Русские драматические произведения, 1672–1725 годов» (СПб., 1874) правильно отмечает бросающийся в глаза апологический характер, какой должны были иметь предпочтенные Петром I драматические произведения: «Театр должен был служить Петру, – говорит Н.С. Тихонравов, – тем, чем была до него горячая искренняя проповедь Феофана Прокоповича: он должен был разъяснять всенародному множеству истинный смысл деяний Преобразователя».
А такого рода «разъяснение», прибавлю я от себя, должно было иметь неуклонно панегирическую тенденцию, близкую до некоторой степени к западным «ludi Caesarei». И действительно, в этих пьесах Петровской эпохи прославляются не только завоевательные и преобразовательные деяния царя, – в исторически реальном или иносказательном аспекте (вспомним пьесу того же Феофана Прокоповича «Св. Владимир», о которой я говорил в главе III) – но даже акты не столько государственного, сколько интимно-личного характера, как, например, женитьба Петра Первого на иноземной портомое Екатерине. Для оправдания такого брака, как известно, специально написана и представлена пьеса, под названием «Действо об Есфири», где показывается, как библейский царь покидает злую жену, чтоб жениться, вторым браком, на иноземке, оправдавшей как нельзя более выбор царя своими отменными качествами и явившейся источником многих благ для народа. Что такая «оправдательная» для Петра I женитьба была в полном соответствии со взглядом на данный брак Феофана Прокоповича – этого придворного панегириста великого реформатора, – говорит нам проповедь его в день коронации Екатерины, где новая царица сравнивалась с библейской Есфирью.
Петр I и на «школьный театр», о котором мы говорили в главе III, смотрел как на орудие политики, проводя через него угодные себе взгляды и взывая к одобрению публикой своих, не в меру крутых порою, преобразований. А что рядом с придворным театром в Петровское время процветал еще «театр школьный», мы знаем из истории Московской славяно-греко-латинской академии, возникшей по образцу Киевской, где играли «государственные младенцы»; под этой кличкой, кажущейся нам уничижительной, подразумевались в афишах того времени студенты названной Московской духовной академии.
От спектаклей в этой Академии до нас дошло несколько кратких сценариев, позволяющих судить о той политически-служебной роли театра в эпоху Петра I, о которой я только что говорил. «Слава Российская, действа Вседержавнейшего Императора Всероссийского Петра Первого, благодеяния России показавшего и из неславы славу Российскую сотворившего, и торжественный всероссийский триумф коронования всепресветлейшия Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны действием персональным изображенна в Московской Гофшпитале». «Освобождение Ливонии и Ингерманландии» (совершенное Петром Великим) и тому подобные произведения в этом роде дают достаточное представление, одними своими заглавиями, о том высоко панегирическом стиле, в каком они были написаны и – надо думать – разыграны на подмостках театра.
Не только в самом театре, – понимая «театр» в популярном смысле этого слова, – но и во всевозможных обрядах-пародиях, на театрализацию для которых Петр не жалел ни времени, ни денег, легко заменить ту же политико-преобразовательную тенденцию, неуклонно проводимую этим царем почти во всех областях государственного правления.
Насаждая всюду европейское просвещение, Петр I боролся, путем этих театральных пародий, как со старинными обрядами языческого происхождения, с коими связано было столько суеверия, так и с обрядами чисто церковными, получившими верховное благословение патриарха.
Борьба с последними была особенно интенсивна в Петровскую эпоху, и потому на редкость красочно-театральна (в «аттракционных» целях), ибо Петр Великий, видя в консервативной церковной власти очаг сопротивления его реформам, был принужден к «субординации» непослушной его церкви всякими мерами, кончая провозглашением самого себя главою православной Церкви и упразднением патриаршества.
Отсюда становится понятным, например, тот «всешутейший, всепьянейший собор», периодическому ритуалу которого Петр придал столь соблазнительно-сатирическую форму и для которого не пожалел времени на подробную театральную разработку деталей.
Я приведу здесь лишь пародию обряда избрания и постановления в князья-папы (понимай: в «патриархи»). Эта пародия сочинена, во всех своих театральных деталях, самим Петром Великим (о коем, как об юмористе, имеется специальный труд М. Семевского, изд. 1861 года).
«Чин избрания (цитирую дословно В. Всеволодского-Гернгросса, дающего место этой пародии в томе I своей “Истории русского театра”) состоял в освидетельствовании кандидата “крепким осязанием”, “аще совершенное естество имеют” (вспомним случай, когда папский престол занимала Папесса Иоанна, и чин опознания пола Пап, установленный после того); проделывалось это на прорезанном стуле. Результаты оглашались: “габет” или “нон габет” (то есть “имеет” или “не имеет”). После этого происходила баллотировка с помощью козловых яиц. Избранного одевали в папскую мантию, и плешивые несли его на головах на папский престол при пении многолетия. Наконец, его сажали в ковш и опускали в чан с пивом и вином.
Чин поставления был разработан подробнее. Когда собор весь налицо, приходит поставляемый, ему подносят две фляги и два блюда – одно с огурцами, другое с капустой, затем говорится “комплимент” о поставлении; далее идет диалог:
П о с т а в л я ю щ и й. Что, убо, брате пришел еси и чего просиши от нашея немерности?
П о с т а в л я е м ы й. Еже быти сыном и сослужителем вашея “немерности”. (Если поставляемый папа, то: “Еже быти крайним жрецом и первым сыном отца нашего Бахуса”.)
П о с т а в л я ю щ и й. Пьянство Бахусово да будет с тобою. Како содержиши закон Бахусов и во оном подвизаешься?
П о с т а в л я е м ы й в пространном монологе подробно описывает, как, когда и сколько он пьет, и клянется пить до конца жизни, текст по-прежнему церковный, заканчивается возгласом “аминь”.
П о с т а в л я ю щ и й. Пьянство Бахусово да будет с тобою затемневающее, и дрожающее, и валяющее, и безумствующее тя во вся жизни твоея.
П о с в я щ а е м ы й становится на колени, а затем ложится лицом ниц на “предлежащую делву”.
Ж р е ц ы (поют). О, всепьянейший отче, Бахус, от сожженныя Семиллы рожденный, из Юпитеровой… возвращенный, – и т. д. (в молитве испрашивается помощь в деле следования по стопам Бахусовым). “Аминь”. Затем поставляемого облачают с возгласами.
Ж р е ц ы (при возложении одежды). Облачается в ризу неведения своего.
