Хантер-колледжа [Gross 1975], у коренных жителей Амазонии, сохраняющих свой первобытный образ жизни, подобные симптомы присутствуют редко, если вообще наблюдаются. Из-за отсутствия данных симптомов некоторые наблюдатели недооценивали причинную значимость животных белков в эволюции обществ охотников-собирателей и деревенских жителей. Но если войны, которые ведут яномамо, представляют собой одну из составляющих системы регуляции численности населения, то надлежащее функционирование этой системы заключается в том, чтобы не допускать увеличения плотности популяции до такого уровня, когда взрослые начинают недоедать и болеть. Таким образом, упомянутое отсутствие клинических симптомов невозможно рассматривать как нечто свидетельствующее об отсутствии острого экологического и репродуктивного давления. По оценкам Гросса, в группах деревенских жителей тропических лесов потребление животного белка составляет в среднем 35 граммов на человека в день. Этот показатель значительно превышает минимальные потребности питания, однако он составляет лишь половину от среднего дневного объёма потребления животного белка на душу населения в США (66 грамм). Чтобы достигнуть среднего уровня потребления животного белка, приведённого Гроссом, американцу достаточно съедать один большой гамбургер весом 5,5 унций [156 грамм] раз в день. Для опытных охотников, обитающих в гуще самых обширных в мире джунглей, это не слишком блестящее сравнение. Сколько же мяса добывают яномамо? Единственные определённые данные по этому вопросу приводит Уильям Смоул. Хотя охота является неотъемлемой составляющей образа жизни яномамо, отмечает Смоул, а все представители этого народа очень любят есть свежее мясо, «нередко случается так, что в течение многих дней ни один мужчина из
шабоно [деревни] не занимается охотой, либо яномамо едят мало мяса или вообще обходятся без него» [Smole 1976: 175].
Дело в том, что в условиях тропических лесов для обеспечения даже скромного потребления животного белка в 35 грамм на человека в день требуется огромное количество земли. Более того, пропорциональное увеличение площади, необходимое для поддержания такого уровня потребления, превышает любое увеличение размера деревни. Соответственно, большие деревни вызывают больше неудобств, чем маленькие, поскольку масштаб повседневных занятий в большой деревне ухудшает доступность охотничьей добычи в радиусе многих километров. По мере расширения деревни охотникам приходится преодолевать всё большие расстояния, чтобы обнаружить места, где дичь водится в относительном изобилии. Вскоре наступает некий критический момент, когда охотникам, чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, приходится оставаться на ночь где-то в другом месте, однако в местах, где ведутся интенсивные боевые действия, для них это не вполне желательно. В результате жители деревни вынуждены либо смириться с сокращением мясного рациона, либо разделиться и рассеяться – именно последний вариант они в итоге и выбирают.
Каким образом яномамо реагируют на нехватку белковых ресурсов и как этот момент превращается в фактический раскол деревень? Шаньон делает акцент на том, что расколу деревень предшествует пиковый момент борьбы за женщин. Из рассказов Хелены Валеро, бразильянки, попавшей в плен к яномамо (см. [Biocca (1970)]), известно, что жёны считают своим долгом поиздеваться над своими мужьями, когда охотничьей добычи становится меньше, – распространённая практика среди многих других племён, живущих в тропических лесах. Сами мужчины, возвращаясь с пустыми руками, демонстрируют обиды по поводу реального или воображаемого неподчинения им со стороны жён и младших братьев. В то же время неудачи охотников придают храбрости жёнам и неженатым мужчинам помладше – они начинают выявлять слабости у мужей, пожилых мужчин и вождей. Учащаются случаи супружеских измен и колдовства – как реальные, так и мнимые. Укрепляются различные группировки, растёт напряжённость.
Раскол деревень яномамо не может происходить мирно. Те, кто уходит, неизбежно сталкиваются с огромными невзгодами, поскольку им приходится перетаскивать тяжёлые черенки бананов и плантанов на новые плантации, искать убежище среди союзников, платить за еду и защиту, предоставляя в дар женщин, в ожидании, пока начнут плодоносить новые деревья. Нападения одной деревни на другую во многих случаях представляют собой продолжение разногласий. Кроме того, по мере роста напряжённости внутри деревень учащаются набеги между деревнями, не имеющими родственных связей. По мере того, как охотничьим экспедициям приходится преодолевать всё большие расстояния в погоне за сокращающимися ресурсами дичи, учащаются случаи вторжений в буферные зоны между деревнями и даже на плантации противника. Напряжённость, связанная с женщинами, приводит к тому, что набеги с целью их похищения становятся всё более частыми, оказываясь альтернативой супружеской измене и предоставляя возможность подтвердить маскулинность и находящийся под угрозой статус вождя.
Здесь вряд ли стоит пускаться в подробное описание всех механизмов, которые сигнализируют и предупреждают об истощения животных ресурсов, мобилизуя компенсаторные действия в виде раскола и рассеивания деревень. Однако приведённых доказательств, полагаю, и так достаточно, чтобы продемонстрировать, что случай яномамо подкрепляет гипотезу, согласно которой войны, ведущиеся группами охотников-собирателей и деревенскими народами, представляют собой один из элементов системы рассеивания населения и замедления темпов его роста.
Глава VI. Истоки мужского превосходства и эдипова комплекса
Именно на практике ведения войн лежит ответственность за широкое распространение в обществах охотников-собирателей и среди деревенских народов комплекса институтов мужского превосходства. Для защитников прав женщин его существование выступает источником смятения и недоумения, а кроме того, многие женщины опасаются, что если мужское превосходство существует так долго, то для мужчин господство над женщинами, быть может, и правда является чем-то «естественным». Впрочем, эти опасения беспочвенны. Становление институтов мужского превосходства происходило в качестве побочного продукта войн, монополии мужчин на оружие и использования секса как инструмента выращивания агрессивных индивидов мужского пола. Между тем война, как уже отмечалось, является не выражением человеческой природы, а реакцией на репродуктивное и экологическое давление – именно поэтому мужское превосходство не более естественно, чем война.
К сожалению, сторонники феминизма пытались противостоять представлению о том, что мужское превосходство является естественным, отрицая его наличие у большинства групп охотников-собирателей и деревенских народов. Среди тех, кто не имеет отношения к антропологии, это привело к возрождению мистических теорий о золотом веке матриархата, когда женщины господствовали над мужчинами. Сами же антропологи не нашли никаких оснований, которые оправдывали бы эксгумацию этого трупа, оставшегося в наследие от XIX века. Вместо этого они попытались продемонстрировать, что масштаб и энергия комплекса мужского превосходства являются преувеличенными. В качестве более крайних примеров можно привести недавние настоятельные заявления, прозвучавшие из феминистского лагеря, что значительное распространение институтов мужского превосходства, зафиксированное в различных документах, является иллюзией, которая возникла в сексистском сознании мужчин, ведь именно мужчины оставили большинство описаний наблюдения за жизнью охотников-собирателей и деревенских народов.
Те, кто убеждён, что институты мужского превосходства встречаются не чаще, чем аналогичные женские институты либо комплексы институтов, в которых присутствует равновесие между полами, демонстрируют недостаточное понимание предубеждений, которые де-факто господствуют
