он беззаветно боролся в наших рядах с врагами трудового народа.
– Хлеборобы! Он боролся за вашу лучшую долю, за землю для вас, за светлое будущее ваших детей и внуков.
Среди серых свиток многие подняли рукава к глазам и послышались скорбные восклицания. На лицах боевых товарищей Савицкого появилось суровое выражение, глаза затуманились горечью известия, брови сдвинулись, но не поникли их головы; отвага и твердая решимость отразилась в их облике.
– Нам сообщили, – продолжал Савицкий, – что черная сотня внесла запрос в Государственную Думу по поводу нашей боевой организации. Пусть беснуются наши враги, мы не боимся угроз! Царь и правительство применяют подлые меры в борьбе с нами. За мою голову назначена большая сумма предателю: всем попам, полицейским, волостным властям и тайным агентам розданы мои фотографии с целью опознания и выдачи властям!
Громкий ропот раздался в толпе при этих словах:
– Брахненька ты наш! Нет, не будет же среди нас Иуды-предателя! – воскликнул старый крестьянин. – Бей же их, гадюк и дармоедов! Нехай их детей схватит холера! – добавил он в сильном гневе. – Да хранит тебя Господь и его святые угодники, заступник ты наш и благодетель! – послышался другой возглас среди крестьян.
– На удар мы ответим ударом, – с жаром продолжал Савицкий, – нас не устрашат ни усиленные отряды полицейских, ни подлые маневры правительства.
С предателями и сыщиками мы будем беспощадны! Мы не отступим перед темными силами реакции, не сложим оружия! За смерть каждого из нас заплатят головами десятки и сотни врагов! Объявите нашим людям по всем уездам, что я призываю к усилению террора и к беспощадной борьбе.
Я верю, скоро темные силы угнетателей будут разбиты, придет светлый час и наше правое дело восторжествует.
Если же многим из нас не суждено будет дожить до этих счастливых дней, нас помянут добрым словом будущие поколения. Я надеюсь, друзья, что вы без страха и сомненья будете продолжать борьбу с оружием в руках за свободу, за землю, за счастье трудового народа!
Споемте, товарищи, «Марсельезу»!
Все дружно подхватили:
Вставай, поднимайся, рабочий народ,
Иди на врага, люд голодный!
Раздайся, клич мести народной…
Пронеслась песня французских революционеров ХVIII века среди болот Белоруссии.
После речи Савицкого все находились в сильном волнении; живо обсуждались новые известия; каждый старался высказать свои соображения об ответных мерах. Крестьяне принимали живейшее участие в обсуждении новых обстоятельств.
В этом единении революционеров-интеллигентов, представителей рабочих и бедняков-крестьян было что-то глубоко трогательное и символическое.
Все снова уселись за стол. Савицкий и Гуревич заняли место среди друзей.
Когда улеглись волнения и чувства молодости и дружбы заслонили горечь утраты любимого друга, все вспомнили про гармониста Олейникова.
– Ну-ка, Яша, сыграй нам что-нибудь веселое! – сказал Савицкий. Олейников не заставил себя долго упрашивать и начал играть, да так, что все диву дались! Откуда такой талант? Что за золотые руки?
А гармонь говорила о юности, о счастье и то поднимала в душе каждого бурю веселья, то уносила их в мир мечтаний, звала к свободной, счастливой жизни.
Из среды крестьян вышел Потап Меньков, блондин средних лет, в лаптях и заплатанной свитке. Отец его имел полнадела земли, и когда старший брат Потапа женился, ему ничего не оставалось, как уйти на заработки. Побывал он не раз на шахтах юга, бродил по Украине, но нигде не нашел пристанища. Одаренный от природы замечательным тенором, славился он по всей округе как песенник и балагур. Последние годы работал Потап батраком у зажиточного мужика, но тяготился своей долей и решил уйти к Савицкому.
– Сыграй ты мне песню, а я спою, – обратился он к гармонисту и, не дожидаясь вопроса какую песню, начал ее:
– Ах ты, доля, доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна…
Олейников стал тихо вторить ему, и все с немым восторгом слушали певца о несчастной доли бедняка, которую он воочию олицетворял собою. А он пел с глубоким, неподдельным чувством, со страстной горечью в голосе.
Глухой лес эхом стонал ему в ответ.
Когда песня закончилась, все благодарили Потапа, а Савицкий сам поднес ему рюмку водки со словами:
– Ну, Потап, ты поешь так, как я не слыхал и в столицах! Вот, друзья, – обратился он к сидевшим вокруг стола, – как одарен наш простой народ! Сколько таится в нем истинных талантов! Как изливает он в песнях свою обиду и горе! Слушая эти песни, невольно мыслишь о правоте нашего дела! Спасибо, Потап!
Последний смущенно раскланивался, держа перед собой шапку обеими руками.
– Споемте вместе нашу любимую песню, – предложил Савицкий. – Яша, начинай: «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно»…
Суровые слова популярной песни зазвучали особенно многозначительно в этой обстановке и при обстоятельствах, когда каждому из певцов судьба сулила цепи узника.
День клонился уже к вечеру. Савицкий решил перейти к неоконченным делам. Прежде всего нужно было выслушать крестьян-ходоков.
Первым подошел Павел Лавриненков – житель глухой деревушки Заходы. Сняв шапку и поклонившись в пояс, он начал излагать свою просьбу:
– Послали меня односельчане к тебе, родимый наш! С той поры как спалили нашу деревню каратели, не можем мы подняться! Пан Васьковский замучил нас, затягал по судам. Деревня наша кругом затиснута его землями. Курица выйдет – и той негде напиться, окромя его озера. Скотинка, какая осталась у нас, и ту некуда выпустить. Надысь наше стадо коровенок залучили его дворовые у озер; пастушки, видишь, пригнали попоить скот; ну, опять плати «штраф», говорит. Вы потоптали мои луга, не имеете гроши – отрабатывайте! Вы еще, говорит, не расплатились за прошлый год, и начали считать, сколько и за что, ну нету нашей моченьки расквитаться с ним! А тут еще беда: летошний год – неурожай, и нонче плохие поглядки на него; землица истощенная: пески, болотвины, кочки! Сбились мы с харчей!
– Сколько дворов в деревне? – спросил Савицкий.
– Двадцать четыре, кормилец! – отвечал Лавриненков. Высокий, худой, обросший рыжеватой бородой, в сермяжной одежонке и лаптях, он всем своим обликом вызывал чувство жалости и скорби.
– А все ли у вас так бедны?
– Три двора справные, десять без коров, а пятнадцать без лошаденок; у двенадцати не достроены хаты.
– Хорошо, получишь по пятидесяти рублей на двор; на лошадей и коров отдельно. Троим имущим дворам помощи, я думаю, не потребно?
– Спасибо тебе, благодетель наш, век будем молить бога за тебя и деткам накажем! – благодарил Лавриненков Савицкого.
– Помни, ходок, не свои деньги даем, а народные; мы отняли их у тех, кто ограбил народ всякими неправдами и кривдами и возвращаем
