интересом и усмешкой смотрит
на гитариста: а ну-ка, давай комплимент!
– Талантливо придумано, – замечает тот с такой искренностью, что как тут не поверить, что они
артисты, – неплохое инженерное решение. У вас явные задатки изобретателя…
306
– Да, знаю я это, – снисходительно соглашается Роман. – У меня ещё уйма всяких талантов. Вы
обо мне рассказали ещё не всё.
– Конечно, как можно работать на таком сложном техническом объекте, не имея инженерного
ума, – добавляет тот, кто всегда угадывает в струю.
А вот гитарист-то оказывается настоящим. Гитара, которую ему так и не удаётся настроить,
фальшивит неимоверно, но поёт он – что надо. Но главное (и это оказывается ударом ниже пояса)
– большинство его песен, кажется, из репертуара Высоцкого. Глядя на этих льстивых и лживых
гостей, Роман никак не поймёт, почему им-то нравится Высоцкий? Более того, некоторые песни
запрещённого барда он слышит впервые. А между песнями сыплются новые анекдоты, какие-то
истории, рассказы о событиях, про которые он не знает. Против потока новой информации ему,
живущему в провинции, да ещё в километре от села, устоять нельзя. Как бы там ни было, но это
застолье и впрямь становится для него настоящим, интересным событием.
Слыша звуки струн, на веранду натекают новые люди, и всякому подошедшему кто-то без
устали поясняет, что Алик играет на замечательном инструменте хозяина всего этого большого
гостеприимного дома. А сам хозяин, вот он: скромно сидит на самом почётном месте. Роман на это
уже не обращает внимания.
– Ну так что, занимаем мы эту комнату? – спрашивает Алишер, чувствуя логическое
победоносное завершение этого более мощного наступления.
– Нет, ребята, в эту комнату я вас пустить не могу, – говорит Роман всё то же, но уже и в самом
деле чувствуя себя не в своей тарелке, – на днях приедут монтажники. Не в гостиницу же их
посылать.
– Но в гостинице неудобно и нам, а здесь мы не умещаемся. Тут мы и на работу можем пешком
ходить, не обременяя расходами на транспорт ваш замечательный совхоз.
– А мне какое дело? – говорит Роман, сожалея, что не может говорить мягче. – Я делаю лишь
то, что обязан делать.
– Делаю лишь то, что обязан, – как-то саркастически и веско повторят Алишер.
И уже один этот повтор делает фразу Романа какой-то просто неприличной. Такой неприличной,
что все смолкают.
– Ну, а если ваши работяги не приедут? – спрашивает через минуту Алишер. – Мы в тесноте, а
комната пустует. . Ведь вам самому будет неловко от своей излишней принципиальности…
Дело тут, конечно, не в неловкости, но кое в чём он прав: прошло уже три намеченных срока
приезда бригады. Всякий раз ей что-нибудь мешает.
– А если приедут? – спрашивает Роман. – Вот тогда-то мне уж точно будет неловко.
– А если приедут, то мы тут же освободим эту комнату, – заверяет бригадир.
Роман некоторое время сидит, раздумывая. Замолкают и все другие, чтобы не мешать
шевелению его мыслей.
– Что ж, – произносит он и слышит, как тишина превращается и вовсе в минус тишину. – Но! –
говорит он, подняв палец. – Вы освободите комнату через десять минут после того, как я об этом
попрошу.
– Слово мужчины! – восклицает Алишер, быстро протягивая руку.
Эта твёрдость и лаконичность не могут не подкупать. Приятно иметь дело с такими людьми. Как
хорошо он это сказал: «слово мужчины»! Да уж, у кавказцев есть чему поучиться.
Карачаевцы с облегчением вздыхают. Все уже так вымотаны своей игрой, что и радость победы
оказывается вялой. Впрочем, какая это победа?! Соглашение заключается на каких-то других
основаниях, на клятвенном слове. Все устало поднимаются с нагретых мест, готовясь к
небольшому, но с таким невероятным трудом добытому переселению. Роман приносит ключ,
отдаёт Алишеру, возвращается домой.
В доме вкусно пахнет рыбой, жареной на растительном масле. Уж на что западает Нина, так это
на рыбу, особенно на жареную. Без слов готова чистить и есть её хоть каждый день.
– Ну что, уболтали они тебя? – с усмешкой спрашивает она, ставя на стол сковороду.
– Не уболтали. У нас боевая ничья, – отмахивается пьяненький Роман. – А вообще-то они
ребята ничего… Зря я на них бочку катил. Они ведь все песни Высоцкого знают. Может быть, и
вправду надо было новую гитару взять? Да я её не пожалел, она там просто по сценарию не
подходила.
– По какому сценарию?
– И по их сценарию, да и по моему тоже.
На душе теперь даже какое-то освобождение. Стригали уже не враги, и для борьбы с ними не
нужно делать ничего, чего делать не хочется. Пусть стригут своих овец… Если уж он не может.
Остановившись около зеркала, Роман пристально всматривается в себя.
– Ты чего это? – удивлённо спрашивает Смугляна, никогда не видевшая его за таким занятием.
– Они сказали, что я славянин, – поясняет он. – Ну, а что во мне такого славянского?
– Да славянин ты, славянин, только глаза у тебя узкие, – смеясь над его пьяненьким видом,
успокаивает жена-татарка, которую Роман воспринимает как свою, как-то не замечая, что у неё
307
раскосые глаза и волосы чёрные, как хвосты коней, на которых когда-то в здешних степях скакали
бронзоволицие завоеватели.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Летние перепады
Лето, сразу же взорвавшееся яркой жарой, таким и стоит, потрескивая зноем и сушью. Жаждой
томятся люди, животные, земля. Все молят хотя бы об одном дождичке, чтобы чуть-чуть залить
глотку этого осушающего дыхания. Хотя такое разъярённое лето одним дождём, конечно, не
притушишь, а так, разве что освежишь немного. Не испытавший забайкальской жары не поймёт,
что такое здесь дождь. Дожди для Забайкалья – это особая ценность, отдельная категория. Лежит
земля в раскалённом оцепенении под белым пеплом пыли, но сбрызнул её дождик, и по яркости
красок, по свежести, по аромату всякие там черноморские курорты просто блёкнут в сравнении с
землей за Байкалом. С дождем оживает всё: и природа, и душа. Если есть дождь, есть и хлебный
колос, и огурец. Не потому ли живому забайкальскому дождю хочется в ноженьки поклониться.
Настоящая благодать забайкальская бывает даже не тогда, когда греет яркое солнце, а когда
окатит землю освежающий дождь. Языческие боги, без всякого сомнения, и появились от такого
уважительного преклонения, от эстетической и духовной потребности в этих богах,
олицетворяющих разные стихии.
В один день, стругая в тени гаража доски для книжных полок, Роман вдруг останавливается от
глубокой, глухой тишины. Тихо было и до этого, но тут обнаруживается какой-то просто полный
провал в бездонность покоя. Выглянув из ворот, Роман видит, как над самой землёй беззвучным,
каким-то тайным порывом, чуть-чуть касаясь земли и поднимая случайные облачка пыли, мчится
