сыт.
Не слишком довольный временем и погодой немолодой шофёр принял у него билет, и Андрей прошёл в середину автобуса, сел к окну. Попутчиков немного – рейс не слишком удобный. Ну и к чёрту всё. Нестерпимо хотелось спать. Но он дождался, пока шофёр займёт своё место, закроет дверь и стронет машину. И только когда за забрызганном дождём, как слезами, небрежно вымытым окном побежала назад предрассветная улица, Андрей откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, мгновенно провалившись в черноту настороженного опасливого сна.
На выезде из Колумбии ярко-красный рейсовый автобус разминулся с тёмно-синей «ферри». Ни шофёры, ни пассажиры в обеих машинах не заметили этого.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
На масленицу выходных не дали, и гулял, в основном, Старый город, где заводчан было немного. Но суббота и воскресенье – это ж… широкая масленица, все удовольствия. Это надо отпраздновать. И погода как на заказ – солнце и мороз несильный, и безветрие. Ну, гульнём, так гульнём!
Блины Женя отложила на выходные. В будни-то некогда.
– Эркин, я сегодня блины делать буду.
– Мм, – Эркин, обжигаясь, торопливо, как всегда по утрам, пил чай.
– Так ты, когда с работы пойдёшь, купи сметаны, рыбы там хорошей.
– Ага, обязательно.
Эркин снизу вверх посмотрел на Женю.
– Женя, в субботу я в Старый город пойду.
– На кулачный бой? – лукаво улыбнулась Женя.
– Женя! – изумился Эркин. – Ты знаешь?!
– Загорье – маленький город, – смеялась Женя. – Здесь все всё всегда знают. Иди, конечно.
– Ага! – Эркин вскочил на ноги. – Я побежал, Женя, да?
Привычный вихрь утренних сборов, прощальный поцелуй в прихожей, и он уже бежит по коридору и вниз по лестнице.
А в воскресенье открытие Культурного Центра и приглашают всех-всех-всех. И они пойдут всей семьёй. Хорошо, когда праздники.
В бытовке, как всегда по пятницам, шумно и весело.
– Гульнём, братва!
– Кому что…
– Шелудивый о бане, а Ряха о выпивке.
– А что?! Я, братцы, любого перепью. Спорим? – Ряха задиристо озирается по сторонам. – Ну, с кем?
– Халявщик ты, Ряха, – хмыкает Геныч.
– Всё, мужики, – Медведев стоит в дверях бытовки. – Айда.
И все с шумом и гомоном валят следом во двор.
Работа привычна и потому несложна. Контейнеры, коробки, ящики, мешки – не всё ли равно, он со всем справится. Бегает, тащит, толкает, перекликается с остальными и думает о своём.
Завтра, как говорят, кулачки, кулачный бой. Уже не в «стенке», а один на один, но без борьбы, объясняли ему, чистые кулаки. Что ж, если не против Тима, то он любого вырубит. А с Тимом… там и повозиться придётся. И ещё неизвестно, как обернётся. И ещё есть… эти, со второго рабочего двора, да нет, этих он запросто вырубит, трепыхнуться не успеют…
…Он шёл из столовой.
– Хей! – гортанный возглас за спиной заставил его обернуться.
Трое индейцев в рабочей, как и у него, робе грузчиков настороженно, но без особой неприязни осматривали его. Ну, что ж, поговорим. Он ответил столь же внимательным взглядом и решительно подошёл. На последовавшую непонятную фразу ответил сдержанно:
– Не понимаю. Говори по-русски или по-английски.
– По-английски? – переспросил стоящий в центре. – С той стороны?
– Да.
– Давно племя потерял?
– Мои проблемы, – не будет он им объяснять про питомник и прочее.
– А мы вот месяц как уехали. Ты давно здесь?
– Третий месяц скоро.
– И как?
– Мне хорошо!
Из троих говорил только один, остальные, похоже, русский знали плохо. Задираться никто из них не хотел, расспрашивали вполне дружелюбно. И он улыбнулся уже помягче.
– Ты один? Перебирайся к нам.
– Ну, в бригаду, – разжал губы самый молодой. – И живём мы вместе, – и старательно по слогам: – В ск-лад-чи-ну.
Он покачал головой.
– У меня семья. И в бригаде всё нормально.
– Если будут… – следующее слово непонятно, но догадаться несложно, – прибивайся к нам.
– Одному совсем плохо, – улыбнулся молодой.
Третий, всё время молчавший, кивнул. И он кивнул и улыбнулся в ответ…
…И, хотя расстались вполне дружелюбно, но что-то царапало, не давало Эркину отнестись к ним, как к своим, но и забыть тоже не получалось. Был разговор дня три назад, при встречах теперь обменивались кивками, но… чужаки они ему. Как говорят? От добра добра не ищут? Да, так. Ему в бригаде хорошо. И вообще хорошо. И ничего менять он не собирается.
– Мороз, на кулачки придёшь?
– Приду. А там как, по жребию?
– По вызову! – хохочет Серёня. – Ох, я в прошлом году вмазал!..
– Тебе вмазали, – поправляет его Антип. – А так-то всё верно.
– Ври, да не завирайся, – кивает Геныч. – Старшой, шабашим?
– Кто на контейнерах, валите, а это докидать надо.
Эркин кивает и переходит в пару к Кольке. Тот радостно ухмыляется.
– Во! Ща мы мигом!
А когда они уже идут к бытовке, Колька негромко спрашивает:
– После кулачков ко мне?
– А то! – улыбается в ответ Эркин.
– И своих бери, придут они на кулачки смотреть.
Колька не спрашивает, но Эркин неуверенно пожимает плечами, входя в бытовку.
– Не знаю. Я не говорил, чтобы пришли.
– Чего ж так? – вмешался в их разговор Тихон. – Бабы завсегда, хоть издаля́, но посмотрят.
– А уж визжат-то! – засмеялся Петря.
– Это ж не драка, а гуляние, – объяснил Саныч. – Милиция и то…
– Ага, ага, – в один голос заржали Петря и Серёня. – Третьего года помню, было. Ага, участковый наш… переоделся и в круг вышел… Ага, а раз без погон, то и накостыляли ему… Теперь только смотрит… Ага, как это, ну, когда без формы?
– В цивильном, – хмыкнул Геныч. – Я тоже помню, как вы, храбрецы, с берёзы свистели.
Теперь ржали все. Эркин задумчиво кивнул. Ну, если так положено, то и он не против. Но в гости идти, это надо будет купить…
– А в воскресенье чего? – разговор уже ушёл в сторону.
– Этот, Культурный Центр открывают?
– Ага, в полдень.
– А крепость когда?
– Сходим, посмотрим, и в крепость.
– Ошалел? Завтра крепость.
– А кулаки?
– Там же, на пруду. А в воскресенье масленицу жечь будем.
– Они ж хотели первого открыться.
– На воскресенье перенесли, чтоб в праздник.
– Да уж, в понедельник не попразднуешь.
– Понедельник – день тяжёлый.
И все дружно хохочут.
– А уж для Ряхи-то…
Петря от хохота складывается пополам и садится на пол.
– Не, братцы, – не сдаётся Ряха, – кому туда надо, так вождю, культура, братцы, она…
– Тебе всё не впрок, – осаживает его Саныч.
Эркин с наслаждением, не обращая внимания на Ряху, растёрся насухо полотенцем и стал одеваться. Креповую рубашку и полотенце в сумку, портянки перемотать под бурки, робу в шкафчик, а на следующую зиму он себе тоже другую ушанку купит, а эта
