Мы обнаружили следы взрослого и ребёнка и начатую крепость. Выкопанный ров, через который тянулся мост, заполняли раковины, раскрашенные фломастерами, камешки и пучки сухой травы. У распахнутых ворот валялась пластиковая формочка в виде горбатого кита.
Пока родители доставали продукты и расстилали коврик, я успел снять рубашку и сланцы и помчался к океану. Келвин не отставал. Задержав дыхание, он окунулся в лазурь и, быстро вынырнув, облил меня, закатываясь от хохота.
– Ах, значит так!..
Я нечаянно глотнул воду и сделал вид, что затаил обиду.
– Забрызгай, – сказал он и добавил вызывающе: – Если догонишь.
– Легко!
Келвин плавал кролем гораздо лучше многих. Он часто-часто перебирал ногами, проявляя исключительную проворность. Оставалось довольствоваться его сверкающими пятками, мелькающими прямыми стопами и синими шортами.
Глубоко дыша, я пытался дотянуться хотя бы до большого пальца. В порыве энтузиазма я набрал скорость и вытянул руку, казалось, настолько, что растянул мышцы. На меня накатила тошнотворная слабость.
– Стой… не… не успеваю…
– Чего? Не слышу!
– Подожди!
В очередной раз он обрушил фонтан брызг и, замедлившись, как по команде развернулся. Я ударился о живот.
– Минус челюсть.
– Ну, я же не специально, – поспешил оправдаться Келвин, потирая затылок. – Тем более, он мягкий.
– Хорошо, что не твёрдый. Не пробовал качаться?
– Зачем?
– Для развития, – сказал я и вытянулся во весь рост. – Кому-то это же нравится.
– Но не мне. Давай, прекращай болтать! Всё-таки мы не на паре, – пробормотал Келвин.
Со стороны берега раздался крик – это мама затаскивала папу в воду, а он упорно сопротивлялся. Я слышал, как он ругался, скорее, из вредности и жаловался на русалок, которые утаскивают красивых мужчин на дно. Изображая ревность, мама слегка дёргала его за уши и пыхтела:
– Нашёлся красавчик! Русалок захотел? Так иди и возьми, кто не даёт?
– Но… они же голодные! Тебе не жалко отдавать меня на растерзание каким-то девчонкам?
– Ни капельки!
– Ты кровожадная.
– Как Урсула?19 – спросила она и ослепительно засияла зубами.
– Ей до тебя ещё расти и расти.
– Они забавные, – сказал Келвин, блаженно купаясь.
– Ага. Смотаемся до русалок?
– Не горю желанием.
– А вот я не против. Идите к нам! – воскликнул я и, доплыв до папы, стал толкать его вперёд, словно глыбу лавы.
Благодаря совместным усилиям мы всё же очутились в воде. Мама плескалась шумно, беспечно, папа же наоборот тихо, осторожно, чтобы не потревожить местную фауну. Он не успел собрать волосы в хвостик, поэтому те прилипали к шее, тронутой коричневым загаром. Я шутливо опустил склеенные пряди на лицо, чтобы он выглядел устрашающе.
– Теперь ты снежный человек!
– Спасибо, что не гомункул.
Келвин с мамой засмеялись грудным одинаковым смехом.
Я лёг на спину, позволяя воде держать тело, и, прикрыв глаза, ощутил, как лицо и грудь накрыло густой тенью. Келвин стоял, не шевелясь, и закрывал меня от солнца, чтобы я не сгорел.
– Устал?
– Чуть-чуть, – произнёс он тоном, предвещающим мечтательную улыбку.
– Я проголодался. Принеси маршмэллоу.
– Неохота.
– Значит, не чуть-чуть. Ладно, всё равно скоро придётся вылезать.
– Сожалеешь?
– Вообще нет. – Я раскрыл глаза и вновь сладко зажмурился, словно надо мной склонился не Келвин, а животрепещущий, осязаемый огонёк.
Он приложил ладонь к моему лбу и сообщил:
– Ты горишь.
У него были влажные чистые пальцы, как и в день обряда, только теперь скукоженные. Слегка покраснев от смущения, я незаметно для родителей приложил губы к узким канавкам и тут же отстранился, списав порыв на глупое недоразумение. Келвин молча принял робкую ласку с теплотой.
– Как насчёт рыбных палочек? – проговорила мама и попросила подняться.
– Это, наверное, очень вкусно, – спокойно сказал Келвин.
– Ты их ни разу не пробовал?
– Нет.
На берегу я вытерся и, наскоро одевшись, сел на коврик, чтобы начинить печенье взбитым сыром. Мама жарила палочки, пока те не покрылись румяной корочкой. Она выложила еду на одноразовую тарелку. Мы подождали, пока остынет, и только потом принялись уплетать палочки за обе щеки. Папа взял вилку, чтобы не испачкаться в панировке.
– Как тебе? – спросила мама.
– Вроде, неплохо. Я не распробовал, – проговорил скромно Келвин и отпил содовую. – Как там Палмер?
– Она-то нормально, а вот внучка…
– Что с ней?
– В самолёте у неё начались спазмы.
– Она лежит в больнице?
– Нет, уже выписали, пронесло.
Немного подкрепившись, мама переключилась на другую тему и спросила:
– Скажи, что заставило тебя сойтись с Эйденом? У вас общие увлечения или схожий характер? Твоё появление удивительно. По крайней мере, для нас. Мы и подумать не могли, что у Эйдена будет новый лучший друг. Правда, он стал ещё более скрытным. Мы беспокоимся.
– Вам не о чем волноваться. Я из приличной семьи, да и со своими друзьями не знакомлю. Не хочет. Наверное, он просто стесняется.
– Нет, – сердито буркнул я, отставив надкусанное печенье.
– Он нормальный мальчик. Может, и упрямый, но нормальный.
– Как ты это понял? – спросил заинтересованно папа.
– Несмотря ни на что, он доверился мне. Съездил со мной и Хью к моей бабушке.
Не успел он договорить, как возмущённо перебила мама:
– Ты был не у Хью?
– Не у него.
– Почему обманул?
– Боялся, что не разрешишь, – замялся я.
Папа неодобрительно цокнул языком и залпом осушил стаканчик с колой.
– Он искал моего хорька, – по-доброму продолжил Келвин. – Когда я был растерян, сохранял хладнокровие и мыслил позитивно. Я ценю таких людей и уважаю. Но самое важное, что он показал, насколько ценит фотографии. Он страдал, так как не мог себя выразить. Мне было вдвойне больно. Хочу знать, что он умеет, что знает. Что его гложет, – последняя реплика прозвучала одновременно как утверждение, так и вопрос.
– Ты уверен, что чувствуешь то же, что и Эйден? – произнесла она твёрдым голосом, в котором не было резкости.
– Что вы имеете в виду?
Я в смущении отвернулся. Там, вдалеке, где горизонт сливался с океаном, вздымались плотные облака, заляпанные рыжиной. Гладь колыхалась, словно желе.
– К этим встречам он относится серьёзнее некуда. А ты? Ты воспринимаешь его всерьёз? Ведь когда-нибудь он повзрослеет, окончит школу и пойдёт в институт или колледж. Ваши пути наверняка разойдутся. Ты будешь работать. Наверное, заведёшь семью. Никакого свободного времени ни у него, ни у тебя, – пояснил папа.
– Вы ошибаетесь. На Эйдена у меня найдётся время. Всегда, – подчеркнул Келвин. – Для меня он больше, чем просто друг.
– Даже так? – смягчилась мама и, отделив ложкой сыр от печенья, съела начинку. – Если понравится, можем собираться почаще.
– Мне комфортно. Больше, чем со своей семьёй, – сказал трогательно и печально Келвин.
– Нам тоже хорошо с тобой, – кратко выразился папа и ушёл к машине.
Он принёс укулеле, пестрящую стикерами, чтобы сыграть песню, написанную в честь мамы. Подперев щёку, она глядела на него с нескрываемым восхищением.
В песне говорилось о нищем страннике, который разыгрывал сценки для людей. Он был счастлив, так как всегда был один. Прохожие глазели с любопытством на человека, играющего разные роли, и бросали в его соломенную шляпу центы, а иногда и доллары. Для всех он казался мастером. Женщины перешёптывались: «Уж очень талантливый, но одинокий. Когда он, наконец, женится?» Мужчины украдкой
