бросали: «Была бы дочь – выдал за него. Сколько можно ходить без любви?» Слухи резали слух странника, но он делал вид, что не замечал их. «Всему своё время», – говорил он мысленно, не кривя душой.
Миновали годы. Он заметно постарел, но себе не изменил. Он посетил новый город и стал готовиться к выступлению на площади. Странник удивился, когда увидел толпу, гудящую у фонтанов. Оказалось, что в этот день все собрались для того, чтобы посмотреть представление Окелани, молоденькой актрисы, исполняющей роль богини дождя. После того как действо закончилось, странник подошёл к ней и спросил: «Есть ли на свете что-то прекраснее игры?» Она улыбнулась и ответила, что выступает не для собственного удовлетворения, а ради зрителей. У них не было возможности побыть вместе, так как Окелани ждали друзья.
Странник начал вести переписку с девушкой и осознал, что влюбился. Она покорила его добродетельным нравом и грацией. Окелани чувствовала, что они были похожи как две капли воды.
Песня завершилась тем, что Окелани и странник отправились в путешествие по островам, выступая рука об руку.
Мы похлопали.
Келвин воскликнул:
– На бис!
Но папа отказался и, прикончив колу, ушёл гулять по кромке океана. Мама вскоре присоединилась к нему.
– Давно играет? – спросил Келвин, кусая маршмэллоу с персиком.
– Не очень. Как думаешь, кто научил?
– Ты?
– Сам. За месяц, – сказал я и зарделся от гордости.
– Ни фига! Он случайно не музыкант? Днём простой рабочий, а ночью выходит на импровизированную сцену под луной и поёт романсы.
– Уверяю, что нет. По ночам папа спит.
– А мог бы зажигать, – он шутливо вздохнул и вдруг произнёс: – Я нашёл кое-какой конкурс.
– Прикольно. Будешь в нём участвовать?
– Да, но… – он помедлил, – без тебя мне не справиться.
– А в чём, собственно, проблема?
– Номинация «Дом там, где сердце» предполагает, что участник высылает работы, объединённые общим стилем. Пару фоток надо скинуть до конца сентября.
– И?
– Я хочу, чтобы ты позировал, – признался Келвин, в тоне которого проскользнули нотки нетерпения. – Ты не обязан принимать решение здесь и сейчас.
Если бы я сказал, что совладал с растерянностью и тревогой, а ещё со сладкой, всепоглощающей нежностью, пробуждающей во мне желание, то наверняка бы слукавил. Попытки унять предательскую дрожь потерпели крах. Ладони вспотели, но совсем не от холода или страха. Келвин относился к затее чересчур непосредственно. Всё у него было чересчур. С лёгкостью и непоколебимым самообладанием он касался меня ногой, которую я до этого всячески пытался поймать, как собака фрисби, и проводил от пальцев до пятки с дразнящей медлительностью.
Забавно, как я раньше не замечал, что он был слабым. Стоило его глазам затуманиться грустью, как я впадал в переживания, искал совета, чтобы он прекратил скучать. Келвин тосковал не нарочно. Его научили, что показывать ярость, как и страсть неправильно, а взрываться можно только наедине с собой. Я не забыл, когда он впервые заскрежетал от злости. Мне понравилось, что он был несдержанным, хоть и жалел. Его сдержанность походила на мою замкнутость. По сути, мы оба скрывали истинные чувства, доказывая друг другу, что были холодными, незамысловатыми. Фотографии, ребячество, переписка с кучей милых смайликов с одной стороны, но гнев, влечение и привязанность с другой.
Предложив стать моделью, он подписал смертный приговор. Нас уже было не остановить.
– Неважно, сколько это займёт времени. Выберем день, и ты меня сфотографируешь.
– Я думал, что тебя придётся упрашивать.
– Почему?
– Говорил же, что не любишь сниматься, будто получаешься уродливым.
– Я говорил до того, как мы сфоткались.
– Что поменялось?
– Не что, а кто.
– Приятно знать, что я на кого-то влияю, – сказал Келвин и состроил хитрую гримасу. – Надеюсь, только положительно.
– Потом узнаешь, – добавил я многозначительно.
– Будь что будет, – прошептал он и протянул стаканчик.
– Будь что будет.
Мы весело чокнулись, наблюдая за пылающим, точно разрезанный грейпфрут, закатом.
Глава 13
Келвин предупредил, что съёмка будет проходить в саду. По такому случаю я надел рубашку с большим воротником и длинными свободными рукавами, лёгкие штаны и вьетнамки.
Тропинка петляла между гибискусом, розовым, как щёки смущённой девушки, цветущим имбирём и азалией. Мы остановились у пышных акаций. Я небрежно тряхнул волосами, прогоняя подступающую тошноту. Перед выходом я слишком плотно поел.
– Подойди вон к тому дереву… Нет, не к этому, возьми чуть левее, – руководил Келвин.
Берясь за дело всерьёз, он не упускал мелочей и следил за тем, чтобы человек не выделялся, а сливался с природой. У него был цепкий, немигающий, буквально одержимый взгляд.
– Что дальше?
– Встань, чтобы были видны только руки. Обними дерево, но не крепко. Подушечки пальцев не должны соприкасаться друг с другом, – попросил он.
– А как же я?
– Скоро, скоро, – сказал Келвин ласково. – Тебя я ещё успею распробовать.
– Звучит как угроза. Мне стоит опасаться?
– Конечно же, нет. Просто ты не представляешь, как долго я этого ждал. Что бы сам Эйден мирился с моими капризами и добровольно позировал перед камерой! Я из прошлого бы не поверил, что мне настоящему так крупно повезло. Я преследовал цель заснять кого-то особенного.
– Что будет после?
– Поставлю новую цель. У меня их предостаточно, – отмахнулся Келвин.
– Вхожу ли я в твои планы?
– В один точно.
– Ну, тогда я спокоен.
– Вставай.
Я обошёл акацию и вплотную прижался к широкому стволу. Дерево закрывало от света, как широкополый зонт. Серо-бурые ветви свисали так низко, что казалось, будто они тянулись ко мне, чтобы пригладить чёлку.
В меру расторопная гусеница щекотала плечо, усиливая странное, тягостное ощущение.
– Секунду.
– Окей.
Я снял гусеницу, чтобы не засмеяться, и вернулся к роли задумчивой модели. Готовился к стеснению и неловким шагам. Келвин щёлкал беспрерывно, но потом вдруг замер. Он объяснил, что интереснее будет смотреться с нижнего ракурса, а потому сел на корточки перед акацией и придирчиво изучил мою позу.
– Не зажимайся. От страха лучше избавиться рано, чем поздно.
– Я незаметный.
– Сейчас да. А что дальше? Привыкнешь к этому состоянию, и я уже ничего не смогу сделать. Где реальность? Натуральные эмоции? – спросил Келвин, осторожно подбирая слова. – Приведу пример с жуком. Он не нервничал, но злился, потому что был естественным. Ты нарушил его гармонию, своротил дом. Что чувствуют люди, стоя за деревьями, когда вокруг них красота и тишина? Правильно, спокойствие. Они открыты миру, свободны.
– Сравнил, блин…
– Чем ты похож на жука?
– Мы оба находимся в моменте?
– Да. Он – это ты, но в другой ситуации. Твоя не подразумевает стресс.
– Догоняю, – ответил я. – Но что, если я не наслаждаюсь, а прячусь?
– От кого? Садовника-убийцы? Атмосфера здесь довольно-таки дружелюбная. Тепло, светло. Окружение не создаёт впечатление, что ты в опасности.
– А если добавить фильтров?
– Мы пока не обсуждаем эффекты и прочее. Они полезны, но не всегда. Как ты знаешь, я стремлюсь к живости. Пожалуйста, будь собой. Просто будь, – сказал Келвин.
Достичь взаимопонимания с мозгом оказалось непосильной задачей. Расслабиться не получалось. Я подумал о том, чтобы развернуться и уйти. Вот так запросто, переложив ответственность
