оставил пару сообщений, сказал, что ему понравился мой голос — он показался ему сильным. А всем известно, что качество игры повышается, если сабы могут что-то предложить.
Мы переписывались, шутя и флиртуя, вбрасывая крохи информации, которые отличали нас от других «Гэвинов» и «Карен» на линии. Наконец около полуночи мы созвонились напрямую. Гэвин говорил с акцентом человека, который часто переезжал с места на место. Акцент был похож на британский, но с тем же успехом он мог быть австралийским или южноафриканским. Помню, я сказала ему, что большинству американцев мой брак кажется странным. «Подожди-ка, — сказал он, — а ты тогда откуда?» И когда я рассказала ему, что я из Веллингтона, он признался, что прожил там десять лет. Гэвин Брайс не только был кинопродюсером, так еще и жил когда-то в полумиле от меня. В Новой Зеландии все приходятся друг другу сколько-нибудь-юродными родственниками. Мы знали одних и тех же местных знаменитостей, ходили в одни и те же бары, на те же вечеринки. Однажды я написала для местной газеты рецензию на один из его ранних фильмов — нетленку, я общалась со многими из его друзей, и хотя теперь, в девяностых, он не очень поддерживал связь с Новой Зеландией, он сказал, что слышал о моем фильме.
В ту ночь всё сошлось невероятным образом. Гэвин объехал полмира. Он считывал мои отсылки к провинциальному гранжу, а когда я рассказала ему о доме на Сикрест-лейн, оказалось, что он прекрасно знает, где это. Гэвин обожает Хэмптоны. Он рассказал, что дружит с Клаудией Шиффер, у которой есть дом неподалеку, а также с Полом Теру. Он вполне себе мог знать и Чева Мёрфи, хотя об этом я его пока не спрашивала. Нас двоих неслучайно тянет к садомазохистским практикам, ведь мы оба мечтаем о той чарующей силе, которую мы — подобно Джозефу Конраду, любимому писателю Гэвина, — понимаем как мгновение, когда стоишь у обрыва, не зная, что будет дальше, готовясь к прыжку: этот «чистый, бескорыстный, непрактичный дух авантюризма»[20].
В ту ночь мы проговорили не меньше часа, и я оставила Гэвину мой настоящий номер телефона; теперь он может позвонить в любой момент, хотя обычно он звонит, когда в Северной Африке около одиннадцати. Между нами разница в восемь часов, и я неосознанно подстраиваюсь под него, когда хожу гулять.
Меня интригуют читательские предпочтения Гэвина. Он любит классику. После восемнадцати часов в офисе, на площадке или на телефоне он читает до глубокой ночи. Если мы не придумываем истории, чтобы завести друг друга, например: Я звоню из машины, пока еду по Лонг-Айлендскому шоссе… Еду на встречу с тобой из Нью-Йорка — он начинает рассказывать о своих любимых писателях — о Шекспире, Джозефе Конраде, Роберте Стоуне. Сейчас я читаю книгу по рекомендации Гэвина, и в ней Пол Теру вспоминает совет, данный ему однажды Найполом, который был на десять лет его старше: «Выдающийся текст — это тот, что предлагает тревожное видение мира с позиции силы». Читаю это и вдруг понимаю, что именно это мне больше всего не нравится в классических текстах, а если точнее, в Великом Мужском Письме. Это как Андре Бретон, который как-то хвастался перед своими дружками-сюрреалистами, что он ни одной женщине не покажется голым, если только у него не стоит член —
Гэвин ведет учет своих расходов на телефонные разговоры. Пока что он потратил на эти звонки около пятисот долларов. Поскольку деньги — инструмент его профессии, меня это не сильно впечатляет. Тем не менее после каждого его звонка я отправляю ему в ответ порнографический имейл, затем он снова мне звонит, чтобы мы разыграли по телефону следующую сцену. Кажется, проделывая всё это, можно кое-что понять про нарратив.
Хотя он доминирует, только если я прописываю это в сценарии, Гэвин-продюсер занимает воспитательную позицию. Задача моих имейлов — как и всякой порнографии — завести его, помочь ему кончить. И когда мне это удается, Гэвин без промедления награждает меня звонком. Только я хочу, чтобы вдобавок ко всему он в меня влюбился, т. е. стал считать меня самым очаровательным и завораживающим созданием на земле. Поэтому я экспериментирую. Насколько я могу раскрыться, не отвлекаясь от сути, от главного события? Может ли соблазнение, т. е. обращение к схожим ощущениям и опыту в феноменологическом и социальном мире, усилить мастурбационную функцию текста? Гэвин на этот счет высказывается проще. Как и многие из мира кино, он любит повторять: «Я рассказываю истории». Мне подобная позиция никогда не была близка, и сейчас я понимаю, что беда «Грэвити и Грейс» в том, что этот фильм был скорее притчей, нежели историей. Кажется, письма, которые я пишу Гэвину, располагаются где-то между психологическим нарративом и плутовским романом. Быть может, блуждающие описания плутовского романа подходят для порнографии? Допускаю, что пространства между связующими точками Траха могут быть целиком отданы игре. Как бы то ни было, если имейл написан хорошо, Гэвин его распечатывает и пользуется им, когда дрочит, что мне льстит. Он не любит философию, считает ее совершенно неэротичной — отклонением от психо-биологической сути: его-как-камень-твердый-член-моя-текущая-пизда-наши-бьющиеся-сердца. Истории, юмору, географии просочиться легче —
Вчера вечером я открыла «Нетскейп», нашла имейл, который писала ему последние шесть дней, и наконец нажала «Отправить». Я почувствовала, как сообщение движется по телефонной линии Ист-Хэмптона на запад к нашим серверам в Лос-Анджелесе, затем обратно на восток к спутнику над Найроби: пятнадцать секунд, технологическая вечность, черная горизонтальная полоса загрузки необратимо растягивается по экрану компьютера, как долгий поцелуй или неспешная ебля.
[email protected], 19/11/98 8:10, одеяло
Кому: [email protected]
От: [email protected]
Тема: одеяло
Дорогой Африка,
Прямо сейчас я лежу в подвале на полу, укутанная в одеяло, руки связаны, но я на вершине блаженства, максимально открыта, потому что только что кончила два или три раза, пока ты безраздельно надо мной доминировал. Ты говорил таким внятным, заземленным и четким голосом, что я могла за него зацепиться, покидая границы своего тела. Пока ты не взял пластиковую розгу, не хлестнул меня по груди и животу, не развернул стул и не отшлепал меня по заднице и плечам, я до конца не верила, что тебя правда интересует БДСМ. Думала, ты просто играл со знаками. Я дышу неровно, прерывисто. Буквально два дня назад я записала в дневнике, что согласна с философом Мишелем Фуко в том, что сексуальность — не самая интимная, не самая определяющая нас вещь. Рассуждая об актерстве, я сказала «жест», но
