микроавтобусе, чтобы разыграть отдельные эпизоды из «Короля Лира» в заброшенном здании. Те же деревья, такая же погода, только холмы другие. Волнительный миг, когда все вышли из машины. Энни принялась снимать, Джефф фотографировал. Двенадцать незнакомцев шли по дороге, несли пальто и сумки, останавливались, шли дальше. Эпистемологическая шутка, метафора прерывающегося потока сознания, когда воспоминание становится тоской по прошлому. Не было ни сценария, ни монтажного листа, но у фильма была своя логика.
«Задача режиссера — следить за качеством», — говорили мне перед началом съемок «Грэвити и Грейс». Мне этого было не понять. Мне казалось, что режиссер — этакий электротрансформатор или хозяйка званого ужина. Едешь на север, и по радио начинает играть песня Джимми Роджерса в точности тогда, когда показываются горы. Величайшее счастье! Идея фильма в том, что каждый человек входит в него как персонаж. За каждым из лиц на экране стоит предыстория, но, становясь частью фильма, истории эти меняются, переплетаются. Идея фильма — это ошеломляющее, взрывное стремление к счастью[24] (как сказал Вальтер Беньямин о Прусте): эмоциональная логика, достигнутая с помощью поэтики дидактизма.
Третий директор съемочной группы Джуди Сарджент присоединилась к команде «Грэвити и Грейс» примерно за две недели до начала съемок. Двадцатипятилетняя Джуди только что отработала на детской телепередаче «Плейскул». Два других директора съемочной группы уверяли, что без нее мы не справимся. Втроем они сформировали Политбюро. Они вызвали меня на встречу в какой-то ледяной лофт, чтобы обсудить отношения между сотрудниками. На Дельфин, сообщили они, поступают жалобы. Якобы у меня с ней особые отношения. Производственная иерархия изменилась, и Дельфин больше не может быть моей личной ассистенткой. Я была Лиром, лишенным единственного человека, составлявшего мою свиту. Я принялась возражать. Они были к этому готовы. Если я настаиваю на том, чтобы Дельфин осталась, то надо поручить ей настоящую работу и назвать ее должность, скажем, вторая ассистентка костюмерши? Поскольку большинство из нас были девочками, прозвучала мысль, что такое четко обозначенное понижение в должности пойдет на пользу самооценке Дельфин Бауэр. Я нервно сглотнула. Ах да, еще кое-что, мы превысили бюджет еще на несколько тысяч долларов, ничего? К счастью, Сильвер как раз приехал в гости.
В пять утра в первый день съемок дома у Элис Стоун (основная локация) собралось семьдесят три человека. Установили палатку для кейтеринга. Кофе разливал специально нанятый человек. На площадке также имелись гримвагены и актерские трейлеры, дизельный генератор, две гримерши, грипы и гаферы, реквизитор, декораторы, несколько бегунков. Старший осветитель, друг Коллин, прилетел (за наш счет) из Инверкаргилла — города в шестистах милях отсюда. Решили, что снимать будем 7:1. То есть, на один использованный дубль будет приходиться шесть выброшенных. В первой сцене Сил разворачивает простыню и стелет ее на кровать. Это элементарное действие мы снимали три часа.
Все в поте лица трудились над художественной постановкой, съемкой, освещением и озвучиванием того материала, который мог бы выгодно вписаться в личный шоурил. Этот фильм был своего рода визитной карточкой, способом выхлопотать себе работу на картинах покрупнее. Любимых мною актеров воспринимали как неудобство, с которым следовало смириться. Например, моего друга поэта Алана Брантона, который к тому моменту добился успеха, а ведь в последний раз я видела его в старом отеле на Таймс-сквер: он тогда изучал водевили. Или Териз О’Коннел, женщину великой теплоты, лидерских качеств и чувства юмора — пятнадцать лет назад она возглавила феминистский переворот в Веллингтонском молодежном анархистском обществе, а позже основала центр социальной адаптации мигрантов. Или Дженнифер Ладлэм, которую только что наградили премией за лучшую женскую роль второго плана. Она играла Сил, пойдя наперекор своему агенту, и в каждом ее движении проявлялись ум и сострадание. Я считала этих людей национальным достоянием из плоти и крови, но для съемочной группы они были ничуть не важнее операторских тележек или взятых в аренду сосен.
К полудню мы провели на площадке семь часов. Мы так и не дошли до второй сцены; впереди было еще сто шестьдесят пять. Семьдесят три человека сновали туда-сюда, дожидаясь момента, когда они могут приступить к своим по большей части выдуманным обязанностям. На каждую перестановку уходило по несколько часов. Репетиции на камеру шли так долго, что перед началом самих съемок грим приходилось обновлять. Был ли вообще нужен макияж для съемки общего плана? Неважно. На третий день Джуди-из-«Плейскула» сообщила, что некоторые сцены придется исключить. Но даже в таком случае мы не успевали репетировать самые важные для развития действия сцены. А что было важно? Важно было установить и подсветить две сосны в горшках; важно было раз десять отрепетировать кадр с трясущейся на рельсах камерой, хотя это было просто движение из точки А в точку Б без слов и актеров.
К середине первой недели на съемочной площадке все в основном хвалились тем, как мало они спят. Четыре часа? Три? Недосыпание было признаком профессионализма, и кое-что всплыло, хотя и не должно было. Съемки встали на три часа, когда Дельфин в слезах укатила куда-то на одном из худвагенов. На нее наорала заведующая костюмами: что-то насчет забытых ею белых (в тон машины) туфель для Сил. Когда наконец и Дельфин, и туфли нашлись, мы выставили кадр. Его нижняя граница заканчивалась ровно над щиколотками актрисы. Туфли Сил в кадр не попали.
В доме на Сикрест-лейн, где я живу, холодно и сквозняки. Я подолгу лежу в кровати, мечтаю, пью кофе, читаю. В имейле про одеяло я написала Гэвину, что вернусь в воскресенье; сегодня четверг. Сегодня мне приснилось, что мы с Сильвером пошли покупать куртку. Маленькую клетчатую курточку с застежками-клыками, на мальчика. В том сне мы шли по Пятой авеню и я чувствовала себя очень «женственной», как в фильмах пятидесятых, а Сильвер выглядел очень «мужественно». Мне кажется, женщины постарше — это технологи государства, которым в буквальном смысле разрешено использовать языки и концепции себе на благо в обмен на сохранение социального порядка. Около девяти за деревьями разлился очень красивый мерцающий свет. Гэвин говорит, ему нравится БДСМ, потому что эта практика возвращает нас к исходному представлению о том, что значит быть мужчиной или женщиной.
«Идея кино» сводится к тому, что эмоция — это место. Она привязана к конкретному пространству. Подобно тому, как зрительный нерв делает из объектов кубистические нарезки, а мозг затем их пересобирает, эмоция проявляется и внутри, и снаружи. Это симбиотическая петля, край, куда нас ведет наше тело.
«Воспитанные люди убирают за своими питомцами», — оповещает знак на пляже
