— любую визу, — чтобы покинуть страну. Так как она ненавидела попусту тратить время, она решила воспользоваться этим подвешенным состоянием и осуществить давнюю мечту — пойти работать на ферму.
Большинство новых друзей Вейль из Марселя были католиками. Об этой религии она подумывала с тех пор, как приобрела чудовищный личный опыт на Гражданской войне в Испании. История Вейль — волшебная сказка, шутка. В августе 1936 года она воспользовалась своим журналистским статусом и вместе с анархистами из ПОУМ отправилась на фронт. Оказавшись там, она настояла на том, чтобы ей выдали винтовку и позволили выйти на поле боя. Она была неуклюжа, близорука. Во время учебной стрельбы все обходили ее стороной. «Господи, — взывали ее товарищи, — избавь нас от бесцветных женщин».
К ее ужасу, эта война совершенно не походила на древнегреческие войны. Пленных не брали. Всех пойманных врагов расстреливали на месте. Однажды соратники Симоны ушли подрывать железнодорожные пути, а она с поваром осталась в лагере. Над головой кружили вражеские самолеты. В этот самый миг, будучи в шаге от смерти, она посмотрела вверх, на листья, на небо — всё это показалось ей особенно красивым. На следующий день близорукая Симона наступила в котел с кипящим на костре маслом. Ее родители сели на первый же поезд из Парижа и увезли ее домой…
И всё же, за эти две недели на передовой она стала свидетельницей жестокости в чистом виде, когда она становится не средством, но целью, самовоспроизводящейся паникой. Дома, в Париже, она страдала от ужасной головной боли. Потому ли, что она своими глазами увидела крайности идеологии, которую так страстно поддерживала, или потому, что испанское небо и испанские деревья заключили ее в свои объятия, когда она была уверена, что умрет под обстрелом, на следующий год всю Пасхальную неделю она провела в аббатстве Солем, слушая григорианское пение — оказалось, оно успокаивает ее головную боль. «Каждый звук отдавался во мне словно удар; и лишь крайнее усилие внимания позволяло мне выбраться из этой жалкой плоти, оставить ее страдать одну, забившуюся в своем углу, и обрести невыразимо чистую и совершенную радость в пении и словах…»[22]
В Париже Вейль переписывала стихотворение «Любовь» поэта седьмого века Джорджа Герберта, и в тот момент, когда ее упрямая рука водила по странице, она почувствовала, как внеземной дух вошел в ее тело. С тех пор ее не покидала мысль о том, что любовь, Божья любовь, способна через искупление положить конец страданиям.
Не имея возможности покинуть Марсель, Вейль обратилась к одному из своих знакомых католиков — Гюставу Тибону, священнику и теологу, владевшему фермой неподалеку от Авиньона, — и уговорила его позволить ей там работать. В Авиньоне она усовершенствовала свою технологию веры, сделав перевод «Отче наш» на греческий язык, и нашептывала его, лежа в полях. Произнося слова, она входила в гиперпространство. Она обращалась к мистико-театральной технике повторения, и ее тело становилось телескопом. Слова утрачивали смысл, затем снова им наполнялись. «…В течение нескольких дней я не могла удержаться от того, чтобы читать ее непрестанно, — писала она. — <…> Иногда уже первые слова исторгают мысль из тела, перенося ее в место вне пространства, где нет ни перспективы, ни точки обзора. Пространство раскрывается»[23].
Актерская игра, считает мой друг Ли Бруер, это эмоция, пронесенная сквозь культуру.
В Новой Зеландии мы с Чевом прервали свои каникулы, вернулись в Окленд. По пути домой я остановилась у телефона-автомата, чтобы позвонить оклендской художнице Иви Мейсон, с которой тусовалась в прошлый приезд, и сообщить ей, что я снова в городе. К моему огромному удивлению она уже об этом знала и даже устроила ужин. Тем вечером у Иви собрались десять ее друзей и подруг, работающих в кинопроизводстве. Иви заранее разослала им копии сценария. «Это твоя съемочная группа», — сказала она. Все они читали о партизанских киносъемках в Америке. Это был миф. Это была фантазия. Обычно они работали реквизиторами, фокус-пуллерами, вторыми и третьими ассистентами режиссера на съемках сериалов и рекламы, здесь же у них появилась возможность возглавить целый отдел в работе над полным художественным метром. Они были в восторге от проекта. Никому, кажется, и в голову не приходило, что у нас не было продюсера и что я не сняла ни одного нормального фильма.
Новозеландская кинокомиссия часто хвалится перед заграничными продюсерами, ищущими дешевые и удобные съемочные локации, тем, что в стране множество компетентных специалистов высокого класса, — и это абсолютная правда. За четыре недели костяк из десяти человек разросся до семидесяти пяти имен в вызывном листе. Появились два директора съемочной группы, тридцать две локации на согласование, страховые обязательства, разрешения на съемки. Появились профессиональный кейтеринг, художественно-постановочный отдел из шести человек, мобильные телефоны, рации и небольшой парк взятых в аренду автомобилей. Многие из съемочной группы только что отработали на съемках фильма «Пианино» Джейн Кэмпион производства CIBY 2000, и им, должно быть, казалось, что они всё еще там. Каким образом сорок тысяч долларов от Хелен Бенхэм могли покрыть все эти расходы?
Каждый день с восьми до восьми мы с Дельфин Бауэр занимались обзвонами из таунхауса на Грей-Линн, который стал продюсерским офисом «Грэвити и Грейс». Мы составляли графики работы актеров, умоляли новозеландское отделение «Вольво» предоставить нам машину, искали дешевые авиабилеты, договаривались о продакт-плейсменте и о выращивании дюжины тюльпанов — не в сезон — специально для первой сцены. Из Веллингтона прилетела Хелен Бенхэм и пожелала нам успехов. Наша с ней договоренность была всё еще в силе. Поэтому, когда мы начали понемногу выходить за пределы бюджета, я не сильно переживала. Американский доллар вырос почти в два раза, и мы как раз нашли двадцать тысяч долларов для съемки второй части фильма в Нью-Йорке. Если у нас с Сильвером получится продержаться еще немного и довести всё до конца, мы сможем всё вернуть, когда Хелен внесет обещанные вторые сорок тысяч долларов…
Запросы производства всё росли, и изо дня в день мы отчаянно старались их удовлетворять. Мы неслись к финишной прямой, а она всё отдалялась. Иногда к нам заглядывали юные друзья Дельфин; их визиты успокаивали. Никто из них не работал: они просыпались в десять утра и приходили посидеть, выпить чаю, почитать газету, покурить. Мне нравилось, что гостиная в продюсерском офисе напоминала комнату отдыха в доме престарелых. Вот только телефоны продолжали звонить —
За месяц до начала съемок от нас ушел оператор-постановщик Деннис Миллер, опытный специалист, благодаря которому, как все говорили, этот фильм состоится. Деннису предложили работу
