мне того, что я должен немедленно же узнать. Он, видимо, не хотел говорить ни в присутствии нашего посла Свербеева, ни при других моих спутниках.
Я принял его тотчас же по моем приезде в гостиницу «Континенталь», просил никого не принимать, пока я не кончу моей беседы с Давыдовым, и после его ухода имел еще время записать все, что он мне сказал, для доклада государю, и имел потом, еще до представления моего письменного доклада в Ливадию, возможность дать Давыдову прочитать написанное, чтобы устранить малейшую неточность в пересказе того, что было им передано мне.
Давыдов сидел за завтраком по левую сторону от императора, посол Свербеев по правую. Кроме двух-трех совершенно банальных обращений к нашему послу, весь завтрак император разговаривал исключительно с Давыдовым, только изредка перекидываясь со мною небольшими замечаниями, каждый раз извиняясь перед императрицею, что он прерывает ее разговор с ее «собеседником».
Разговор императора с Давыдовым начался фразою, которая казалась сначала совершенно банальною:
«Вы довольны вашим пребыванием в Париже?» Давыдов ответил ему: «Мы, русские государственные чиновники, сильно обремененные нашей службой, особенно любим бывать в Париже потому, что находим там возможность несколько отойти от нашей однообразной жизни дома, и в особенности потому, что находим там исключительную атмосферу полнейшей независимости и свободы, ценной именно тем, что даже в случае приезда в Париж по делам никто нами там не занимается, даже не интересуется тем, что мы делаем после окончания деловых переговоров, и все дают нам полную возможность просто отойти на минуту от всех забот и интересов, слишком беспощадно поглощающих всю нашу жизнь дома».
Император, видимо, не желал удовольствоваться таким оборотом разговора и, заметив, что он прекрасно понимает, насколько Париж представляет собою центр, куда стремятся все, кому туда можно показаться, он имеет в виду своим вопросом узнать совсем иное, а именно, насколько он, и главным образом его шеф, довольны достигнутыми результатами переговоров о расширении русской железнодорожной сети, о чем все газеты полны самых определенных сообщений, не скрывая в них, что исключительное внимание было обращено на развитие дорог, имеющих несомненное и даже исключительное стратегическое значение.
Давыдов ответил ему, что он, конечно, в курсе того, о чем пишут французские газеты, хотя далеко и не все, но полагает, что император хорошо осведомлен о том, какую цену следует придавать газетным сообщениям, которые далеко не всегда отличаются точностью, и он может только со всею положительностью удостоверить, что ни в одном из данных председателем Совета министров интервью не были даже упомянуты и слова «стратегические железные дороги», потому что на самом деле все заботы его, как и всего русского правительства, направлены теперь на развитие исключительно железнодорожного транспорта с целью приспособления его к экономическому развитию страны, проявившему такой исключительный расцвет за последние 7–8 лет, что не только нельзя оставаться без изыскания значительных новых средств для расширения и переустройства рельсовой сети для одних экономических нужд страны, но даже следует сказать, не скрываясь, что без этого условия Россия может дойти до самых больших трудностей в удовлетворении запросов ее промышленной и сельскохозяйственной жизни. Усилия России в настоящее время направлены главным образом на улучшение технических и финансовых условий нашего железнодорожного строительства, которые причиняют нам величайшие заботы, и он уверен, что его начальник будет очень рад представить его величеству очень интересные сведения по этому поводу, если только они представляют для него какой-либо интерес.
Император прервал его словами: «Меня совершенно не интересуют экономические соображения в деле развития рельсовой сети, потому что я отлично понимаю, что каждая страна должна принимать меры к тому, чтобы ее жизнь не страдала от недостатков своего транспорта, но чего я не могу понять — это то, зачем России нужно усиливать свои чисто стратегические дороги и именно те, которые направлены в сторону Германии. В этом я вижу весьма тревожный симптом». На это Давыдов ответил ему следующее, внеся даже свои, личные небольшие исправления в сделанную мною запись.
«Каждую дорогу можно назвать, в известном смысле, стратегическою, потому что, при известном понимании, можно с полною справедливостью указать, что по ней можно провезти солдат и военные грузы. Усиление и улучшение железнодорожной линии, соединяющей две столицы — Петербург и Москву, увеличение на ней станционных путей, усиление ее подвижного состава можно также, при известных взглядах, считать мерою, имеющею стратегический характер. Но если отрешиться от такого предвзятого взгляда и рассмотреть представленный Россией в Париже план ее железнодорожного строительства, на которое ей необходимо иметь ежегодно не менее пятисот миллионов франков, не считая того, что она может тратить из своих бюджетных средств, то с очевидностью станет ясно, что не только Россия не предполагает строить ни одной линии, идущей в сторону Германии, но что подавляющее большинство всех железнодорожных линий, намеченных к постройке, имеют чисто экономический характер и не имеют решительно никакого военного или так называемого стратегического значения.
Достаточно указать для оправдания этого утверждения, что наибольшая часть средств, намеченных к затратам, имеет в виду железные дороги на Урале, сооружение Южно-Сибирской магистрали, развитие совершенно недостаточных путей сообщения в Туркестане и т. д.»
Император, видимо, хотел переменить разговор, но Давыдов, не заметив этого, добавил еще:
«Ваше величество изволите усматривать тревожный симптом в том, что Россия обращается к Франции в получении неотложно нужных ей средств для своих экономических целей. Но почему же она прибегает к этому средству? Только потому, что она видит готовность Франции идти навстречу ее стремлениям, направленным к мирному развитию своей жизни, знает и верит полному отсутствию в ее политике каких бы то ни было агрессивных намерений, тогда как другие рынки совершенно не интересуются Россией и ее стремлениями: одни потому, что сами не обладают средствами, другие потому, что изменили свое прежнее отношение к финансовой политике России. Что же остается делать нам? Остановить наше внутреннее развитие — немыслимо, и было бы прискорбно и даже вредно. Остается искать, для продуктивных целей, средства там, где они имеются и где нам верят, так как видят, насколько мы не жалеем никаких способов, чтобы сохранить наше положение среди других держав и оградить всеми доступными нам средствами мир и общее спокойствие».
Император прервал Давыдова и, придавая своим словам более резкий и даже нервный тон, сказал:
«Оставим этот вопрос. Есть
