- У нее прекрасный диплом! – парировал Альбертик. – И он красный!
- Да, он красный! – согласился Савелов. – Корочка на нем даже отливает царственным пурпуром. Но выдан он – где?!! Разве ты где-нибудь на карте родной страны встречал город под названием «Таигл»?
Альберт Иванович махнул рукой и фыркнул пафосно:
- Да мало ли городов на Руси, Роман! Мало ли! Зато её папа работает в администрации города!
- Начальником гаража? – усмехнувшись, уточнил Савёлов.
Но эта колкость прошла без ответа. Как и все остальное. И Альберт Иванович, подхватив со стола свой дорогущий второй iPhone 3G, вылетел из Гродинки. А новая «курица» все то время, что решалась её судьба, с безучастным видом сидела в предбаннике Гродинки на кресле и разглядывала свои ногти с ярким, цветочным орнаментом.
Гродинское понятие «курица» вошло в обиход острых на язык жителей фирмы относительно недавно. Так случилось, что предпоследняя протеже Альберта Ивановича, милейшая девица, имевшая в своей внешности все три признака олигархического обслуживающего персонала – дутые груди, дутую попу и дутые губы – была принята на работу в связи с тем, что ее папа «работал в охране областного департамента строительства». Может быть, со временем эта весьма спокойная дама и прижилась бы в бешеной Гродинке, если бы молчала и не старалась отвечать серьёзно на детские и недетские подколки остроумного и наглого коллектива. Но эта девица, когда ей «не заходила шутка» (а она ей вообще никогда не заходила), так странно наклоняла свою голову на тонкой шее, так по куриному выпячивала глаза и так перебирала тонкими ногами у себя под столом, что не отметить её невероятное сходство с «курицей обыкновенной» жители фирмы не могли. А так как девица была к тому же ещё и абсолютно глупа, то пазл, что называется, сложился.
Из Гродинки её турнули быстро. Схему избавления придумала, как ни странно, Ольга Николаевна Завирко. Которая вообще кровожадностью по отношению к братьям нашим меньшим не отличалась. И вообще была абсолютно миролюбивым человеком.
- Ром, – как-то сказала она, глядя подозрительно на бурную деятельность, что развила та девица, – а ведь твоя курица такими темпами проект на Заводской завалит. А там неустойка – будь здоров! Вот бы подписать с ними доп, где получать львиную долю проекта, а также отвечать за недоделки будет менеджер лично! А что? Курица твоя подмахнет! Не глядя! Она же только первую строчку прочитает, про гонорар. А про неустойку пролистнет. Но она много беды не наваляет, а я потом за ней переделаю. Я уже даже знаю, как. А ребят с заводской мы предупредим заранее, чтобы не кипятились. А?
Ольга Николаевна вообще-то пошутила, но савёловская секретарша – Иринка Шапутко и шеф переглянулись, поняв друг друга с полуслова. Так и родился в Гродинке специальный «контракт для Альбертиковских куриц». На будущее…
Да! Страшные люди, эти гродинцы!
***
За три года в Гродинке произошли небольшие, но существенные перемены. Как-то неожиданно для всех ушла на пенсию Седа Муаровна. И клуб ромашкиных фанаток, не досчитавшись своей ярой предводительницы, приказал «долго жить». Конечно, этому способствовал и тот факт, что Роман Владимирович раз и навсегда дал понять своему любимому женскому коллективу, что служебные романы заводить не намерен и будет стойко преследовать всех тех, кто позволит себе даже помечтать о подобном!
- На работе нужно работать, а не либидо тешить!
Уехал работать в Москву в большую фирму Геннадий, большой Олькин друг и соратник. Вышла замуж и переехала с мужем во Владивосток рыжая мегера. Гродинское колючее солнце. Ну и конечно, с их отъездом из лексикона гродинцев навсегда исчезли милые Олькиному сердцу прозвища: монблюша, феечка, беляночка и прочее.
Теперь она для всех была строго – Ольгой Николаевной, иногда просто - Ольгой, но никак иначе! Что ж, ее детство в Гродинке тоже закончилось.
***
В то утро её вызвал к себе Савёлов.
- Вот что, Ольга Николаевна, – сказал он, не скрывая довольной улыбки, и Олька сразу напряглась, ибо как бы ни был приятен Роман Владимирович в общении, на ковер к нему никто из нормальных, умных гродинцев попадать не хотел, – решил я тебе полностью отдать на творческое растерзание наш последний лакомый кусочек.
- Какой из? – поинтересовалась Завирко, прекрасно зная, какие объекты в этом месяце выиграла Гродинка. И был там один, который она была бы не прочь получить.
- Как какой? – искренне удивился вопросу Савёлов. – Я же сказал: лакомый! А такой у нас только один!
Завирко разочарованно выдохнула:
- Шеф! При всем моём уважении… Вы ведь о больнице? – и когда тот кивнул, подтверждая догадки, выдала расстроенно: – Это у вас называется «отдать на творческое растерзание»? Вы серьезно? Я там что – на стенах операционной тайную вечерю нарисую и выложу мозаикой дантовские адовы круги, или над дверью кабинета главврача надпишу древнегреческим: осторожно– сцилла и харибда? Вы серьезно? Или буду выбирать все вечера подряд между серо- графитовым, серо-жемчужным, серо-базальтовым и серо-лакричным? Где там творчество, шеф? В каком месте разместить сосисочную при входе? – голос зазвенел яркой, не скрываемой обидой и явными оттенками боевого неповиновения и саботажа.
Савелов смерил Завирко внимательным, цепким взглядом, от которого вмиг стало как-то неуютно. И как он так может: из душки в маньячную душнилу за секунду?!
- Ольга Николаевна! – вкрадчиво сказал Савёлов, и его рот приобрел самую елейную из своих улыбок, а у Ольки мгновенно засосало под ложечкой, – твой прекрасный словарный запас я оценил ещё тогда, на собеседовании. Не стоит дополнительно демонстрировать мне эти свои престарелые речевые прелести! Раз я сказал, что будешь делать, значит, идёшь и делаешь!
- Прошу прощения, Роман Владимирович! – кивнула покладисто Завирко, вспоминая вдруг о радостях субординации. – Пойду получать удовольствие от всех оттенков серого!
- От всех не надо… там еще грязный зеленый и мерзко-голубой в разрешённом колоре, – хмыкнул уже мягче Савёлов, – да ещё, специально для тебя, для личного, так сказать, удовольствия, – новый конференц со всей начинкой и ординаторские. Будет, где развернуться!
И Завирко, понимая, что Савелов не отступит, смирилась с судьбой:
- Денежка хоть приличная?
Савелов кивнул:
- Тебе понравится, Оль.
- Сильно понравится?
- Сильно…
Когда задумчивая девушка неторопливо вышла из кабинета начальства, вездесущая Ирка-секретарша ехидно поинтересовалась:
- Выходишь помятая… Что, шеф грязно домогался?
- Неа, – дернула злой полуулыбкой Олька, – ограничился минетом.
- Счастливица!
-А то!
***
Лёшка Маслов ухаживал за Олькой страстно и с огоньком. Как умеет копирайтер с филологическим образованием. Извращался долго и со вкусом. И каждое утро на её рабочую почту, а потом в сетевую рабочую папку, вместе с громадой савёловских распоряжений, сыпались мадригалы. Три года ухаживаний и тысяча мадригалов. Не меньше. Вслух Лёшка говорил хуже и косноязычнее, поэтому предпочитал в общении молчать. Зато писал! Закачаешься! И Олька уже почти сдалась. И как тут не сдаться, когда женское сердце любит ушами! Это ж всем известный факт! Вот и сегодня, когда Олька открыла гроднинскую сеть, там висел документ с пафосным названием: Богиня под сенью лавра.
Богиня Ольга,
что предстала мне под сенью лавра,
Власа белы, как снег,
И лик светлее снега,
Что солнца и не видел-то все лето.
И предо мной лицо её и кудри-
Везде, куда б ни обратились очи,
Какой бы домом ни избрал я берег.
Завирко закатила глаза. Ох, уж эти непризнанные литературные гении! И вслух, негромко совсем, сказала:
- Пойти что ли с Лёшкой на футбол сходить? Нормальным адреналином понабраться?
- На футболе романтик не устроишь! – тут же вмешалась новенькая Нелька Ярина, пришедшая на смену любимой рыжей мегере.
