ждёт много удивительных открытий, — сказала девушка, задорно тряхнув золотистыми кудряшками. — Только запомните: никому не верьте на слово, пока лично не увидите и не потрогаете со всех сторон.
Глава 15. Бессонница кондотьера
Проклятые часы на башне капеллы Маджоре снова бьют четверть.
БО-о-оммм…
— БО-о-оммм…
— БО-о-оммм…
Бронзовый колокол гудит, вколачивая раскалённые гвозди ударов прямо в темя, под череп, в измученный бессонницей мозг.
Песок и горький пепел в усталых, покрасневших глазах. Скользкий шёлк подушки льнёт к разгорячённому лбу, покрытому капельками пота. Он весь сырой и липкий.
Тяжко.
Плечи ломит гора забот и усталости. Сознание пляшет на поверхности реальности, как задёрганный стаей мыслей-карасей поплавок. В голове тысячи скомканных образов, сотни голосов мёртвых друзей и живых врагов. Каша из недосказанных фраз. Перекрёстки невозможных, не сложившихся диалогов. Пустые мечты и бесплодные чаяния.
…О-оммм.
— …О-оммм.
— …О-оммм.
Зачем он ложился сегодня? К чему самообман?
Что есть сон — маленькая смерть?
Он сам отказался от этого священного дара.
Когда же такое случилось? В день памятной мистерии или позже, в кровавом чаду одной из битв?
Когда его сон стал тонок, словно мочевой пузырь старухи?
Череда минувших лет давно кажется бредом, сливается с реальностью, так что подчас он и не знает, было это на самом деле или пригрезилось в мутной горячечной дремоте.
Пухлая маленькая женщина перевернулась на ложе рядом с Марком Арсино, выпростав из-под шёлковых простыней дебелые ляжки в синеватой сеточке вен. Крашеные рыжие волосы, отрастающие серебром у корней, клубками изломанных змей расползлись по подушке. Пухлая губка с остатками вишнёвой помады оттянулась вниз, обнажив неровный ряд мелких желтоватых зубов. Белила и косметика размазались по лицу. Из-под толстого слоя пудры проступили родинки и мелкие прыщики. Бледный второй подбородок вздрогнул. Женщина всхрапнула и что-то пробормотала во сне.
Де Вико перегнулся через край постели, и его стошнило забродившими остатками красного вина и желчи. Кондотьер сплюнул горькую слюну в ночной горшок.
Чёртова шлюха! Зачем он с ней связался? Где были его глаза? Она же совсем не похожа на его женщину, его Гейю. Почему он опять позволил обмануть себя? Хотя, если подумать, что он помнит о ней? Медный цвет волос, глаза, как у трепетной лани, тёплая кожа, пахнущая гранатом и зноем? Или ему только чудятся эти воспоминания? За столько лет всё превратилось в тень от тени сна на серой стене в пьяную ночь.
Арсино встал и побрёл в умывальную комнату. Голова тяжело гудела после выпитого накануне. Холодная вода из медного таза под тусклым зерцалом слегка освежила помятое лицо мужчины. Де Вико плеснул на себя ещё и расправил пшеничные усы.
Из зеркала на него смотрели уставшие бледные глаза, подведённые тёмными кругами. Арсино набрал воды в ладонь, прополоскал рот и, скривившись, сплюнул.
Пристукнуть бы того дрянного кота, который нагадил ему в глотку. А может, этот кот — он сам?
Кондотьер потёр челюсть с белёсой порослью жёстких щетинок. Намочил волосы, собрал их двумя не то ушами, не то рожками. Сделал трагическое лицо и тихо протянул:
— Ми-а-яу.
Каркающий смех мужчины спугнул прикорнувших на карнизе голубей.
— Милый, ты где? — из соседней комнаты послышался капризный голосок женщины.
— Спи, у меня дела, — буркнул кондотьер.
— Ты меня совсем не любишь, милый, — захныкала сеньора.
Проигнорировав её жалобы, Арсино вышел в коридор и спустился во внутренний дворик, где тихо журчал фонтан в виде статуи морской нимфы с кувшином в руках. На сонном ночном ветерке мягко шептались старые персиковые деревья. Корявые сучья клонились к самой земле под тяжестью зреющих плодов. Несколько персиков плавало в прозрачной воде. Арсино присел на край бассейна. Древний мрамор приятно холодил голые ягодицы. Мужчина опустил подрагивающие пальцы в воду.
Север опять запляшет в огне. Расплавятся глазницы окон, закапают свинцом на белый песок. Вытечет из них студенистый гной мёртвых тел. Вдоволь будет пищи стервятникам.
То ли дымный столб, то ли стая воронья?
Как скоро первая кровь окропит холодную землю?
Пальцы уже чуют тяжесть стального клинка. Снова в бой, в гарь и опостылевшую радость битвы!
— Мой господин уже проснулся? — негромкий голос с мягким асиманским акцентом заставил Арсино отнять ладонь от ноющих глаз.
— Чего тебе, Гизе́м?
По каменной дорожке, прихрамывая, шла старая женщина в терракотовом[57] платье. Годы и печали согнули её спину, убелили пряди, сморщили некогда гладкую персиковую кожу, вырвали часть зубов, иссекли лицо каньонами морщин. Но Арсино всё ещё помнил Гизем молодой и цветущей дочерью асиманского царя, захваченной им в западной пустыне много лет назад.
Ги-изем-м-м-м.
Её имя звенело серебряной монистой на тонком запястье, переливалось гематитом и аметистами песков Табе́ка. Чёрная грива волос непокорно рвалась из его руки. Агатовые глаза метали молнии. Злые кораллы губ изрыгали проклятья. Сердце билось, как у загнанной борзой суки. Гизем кусалась и царапалась, словно раненая тигрица, ломая ногти о его стальную кирасу. Она поклялась убить себя, если он обесчестит её. Но он всё равно взял эту женщину и брал до тех пор, пока она не понесла. После этого он охладел к ней.
Весной Гизем родила мёртвого мальчика. Наверное, она страдала. Он не знал этого наверняка, ему было всё равно.
С того времени что-то сломалось в гордой асиманке. Она стала кроткой, покорной и услужливой; прилежной рабыней, единственным желанием которой стало угодить своему господину. Он убрал стражу от её покоев, ибо больше Гизем не помышляла о том, чтобы свести счёты с жизнью. Со временем кондотьер сделал её главной ключницей дома, доверяя ей распределение доходов и заботы о прочих слугах.
— Ай-ай, нельзя сидеть на холодном камне, господин. Хотите я сделаю вам дугоб[58], чтобы все печали разом оставили вашу душу?
Арсино устало потёр переносицу и спросил:
— Скажи, Гизем, хотела бы ты вернуться на родину?
Рабыня упала на колени, прижалась лицом к ногам Арсино и заголосила:
— Прости меня, о солнце очей моих, о сокол моего сердца! Чем обидела тебя недостойная дочь Табе́ка, что ты гонишь меня прочь в пустыню, к шакалам и змеям на растерзание?
— Тихо! — сквозь зубы процедил де Вико. — Чего орёшь, глупая женщина?
— Или я не хранила твой дом в достатке и полном довольствии, или слыхал ты хоть раз от меня худое слово или навет? В чем моя вина, скажи, мой пресветлый господин? — обильные слёзы потекли по тёмным щекам невольницы.
— Ну всё. Всё. Будет тебе, — Арсино похлопал старуху по спине, точно хотел успокоить испуганную лошадь. — Ты останешься со мной, пока смерть не разлучит
