шаги человека, они вот-вот зашевелятся и начнут подниматься…
И вдруг ему показалось, что один из мертвецов, лежащий у самых его ног, и вправду зашевелился. Яндылет похолодел от страха. Снова раздался стон и человек, лежавший у ног Яндылета, взмахнул рукой.
«Живой!» — с облегчением подумал Яндылет и наклонился над раненым.
Тот повернул к нему лицо, и пораженный Яндылет, не помня себя от радости, закричал:
— Стопан! Стопан! Жив!
XIII
Келай успел дойти до поворота дороги, когда сзади послышался конский топот. На всякий случай он шагнул в сторону и присел за густой елочкой. Вскоре мимо него проскакал Левуш. В душу Келая закралось подозрение.
«Уж не по мою ли голову послал его Мирон?» — подумал он и решил, избегая проезжих дорог, прямо через лес пробраться к илему Олатая. Теперь, когда царевы люди берут верх, марийский тархан может стать прочной опорой. У крыльца Келая встретила Ярвика.
— Отец дома? — спросил Келай.
— Нету. Зачем он тебе?
— Поговорить надо. Да и с тобой нам пора поговорить как следует, — с нежной улыбкой добавил Келай.
— Не о чем нам с тобой разговаривать! — грубо оборвала Ярвика. — Таких разбойников, как ты, сейчас много по лесам бродит. Если с каждым разговаривать — язык устанет.
— Ярвика! — Келай удивленно захлопал глазами. — Ярвика, что такое ты говоришь? Что случилось? Или ты забыла свои клятвы?
Но девушка ничего не ответила, вбежала на крыльцо и скрылась в сенях, со стуком захлопнув за собой тяжелую дубовую дверь. Громко лязгнула запираемая щеколда.
Парень кинулся на крыльцо, забарабанил кулаками в дверь:
— Ярвика, открой!
За дверью — ни звука.
Келай подождал немного, потом в полном недоумении сошел с крыльца и понуро побрел со двора. У ворот, ведущих на зады, нос к носу столкнулся с возвращавшимся домой Олатаем.
— Отец, мне с тобой кое о чем потолковать нужно, — преградил тархану дорогу Келай.
Олатай глянул исподлобья, оказал — как отрубил:
— Мне с тобой толковать не о чем! Повесить тебя на одной осине с твоим другом Мироном — вот и весь разговор!
Келай, проглотив обиду, угодливо проговорил:
— Мирона, и верно, надо повесить! Туда ему и дорога! Только ведь Мирон мне не друг.
— Кто же тебе друг? Стопан?
Келай смутился. Он потупился, носком красного сафьянового сапога пнул комок смерзшегося навоза. Помолчав, сказал с пренебрежением:
— Стопан — никчемный человек, жил голяком, голяком и умер.
Олатай окинул парня насмешливым взглядом.
— Да ты сам-то уж не богачом ли заделался? Неужели разбогател, вылизывая остатки с хозяйского блюда?
Кровь бросилась парню в лицо. Больше он не в силах был терпеть издевки богача. Ни слова не сказав, он повернулся и зашагал прочь.
«Ну что ж, коли так, обойдусь и без тархана, — думал Келай, шагая вглубь леса. — Я знаю, что мне делать! Выкопаю горшок с деньгами и уйду подальше от этих мест. С деньгами-то нигде не пропаду. Можно торговлишку открыть или поставить водяную мельницу. Не о чем тужить тому, у кого полно за пазухой золота да серебра!»
Келай добрался до своего тайника, вырыл горшок, а в горшке — пусто! Хоть бы ломаный грош остался!
Парень даже заплакал с досады. В сердцах хватил горшком о землю и долго сидел под старым дубом, не зная, что же теперь ему делать. Кто бы мог подумать, что случится такое: его, лихого лесного разбойника, самого ограбили!
XIV
Мирон Мумарин срочно созвал оставшихся в живых старшин. Пайраша он послал к Илье Долгополову, чтобы известить его о разгроме повстанцев у Кугу Шюрго.
Между тем Кавриш доскакал до стрелецкого отряда на Икше. Стрелецкий пятидесятник, узнав, что можно без труда захватить Мирона Мумарина, поспешил выехать во главе своего отряда. Кавриш повел стрельцов ближайшим путем.
Утром, едва занялась заря, стрельцы подъехали к илему Салмияра. Радуясь тому, что захватит разинского атамана врасплох, пятидесятник снисходительно похлопал Кавриша по плечу:
— Молодец, Гаврилко! Сослужил нам службу.
Но не долго пришлось ему радоваться: с Ветлуги неожиданно донеслась удалая песня. Стрельцы придержали коней, тревожно переглянулись. Потом осторожно приблизились к берегу.
По реке, покачиваясь на волнах, плыли челны. Это Илья Долгополов спешил на зов Мирона Мумарина.
Стрельцы, притаившись за кустами, подождали, пока челны проплывут мимо и, не поднимая лишнего шума, отправились восвояси, приказав Кавришу провести их через леса на Икшу.
Этой же ночью кто-то поджег Олатая. Обитатели илема проснулись, когда огонь уже бушевал во-всю. Сам Олатай с женой и Ярвикой едва успели выскочить из избы. Выбежали в чем были, ничего из добра не удалось спасти, и все постройки сгорели дотла.
Увидев, что от всего богатства осталась лишь куча горячей золы, Олатай завыл, как дикий зверь и рухнул наземь.
Ярвика подбежала, подняла отца, а заглянув ему в лицо, встретилась с безумным взглядом, услышала невнятное бормотанье…
Спрятавшись за кустами, Келай смотрел, как горел илем Олатая, со злорадством узнал, что тархан сошел с ума. Так жестоко отомстил он за обиду.
Но Келай мучительно ощущал свою неприкаянность и, сколько ни думал, не мог придумать, что же ему делать дальше, куда деваться?
Вернуться к Мирону? Но на этом пути не сносить головы. Воеводы повсюду одерживают победы, льют реки народной крови. Говорят, что воевода Данила Барятинский, отвоевав в жестокой битве Козьмодемьянск, приказал избить палками шестьсот повстанцев. Четыре сотни разинцев сосланы на каторгу, у ста человек отрубили правую руку, а шестьдесят атаманов и старшин повешены. Казнен и Иван Шуст.
Келай решил проведать своего дядю — старика Ашпатыра, который одиноко жил в старой, полуразвалившейся избушке. Чума, пять лет тому назад пронесшаяся по марийским илемам, отняла у старика и жену и детей.
Старый Ашпатыр держит в липовой роще пчелиные бортья, кормится рыбой, которую сам ловит в реке, летом собирает в лесу орехи и ягоды, зимой ходит с лохматой собакой на охоту.
Приоткрыв дверь дядиной избушки, Келай увидел, что старик сидит, согнувшись дугой, и плетет лапоть, а напротив него примостился его сосед Апай, нечесаный, в заплатанном кафтане.
Апай увлеченно рассказывал хозяину о том, как он, посланный Мироном Мумариным, бродил по деревням Заветлужья и в Кокшайской стороне:
— До Большого Кундыша дошел благополучно. Приду в какую деревню, начинаю на гуслях наигрывать, песни петь. Народ ко мне валом валит. Тут я и принимаюсь рассказывать о разинцах. Люди слушают — слова не проронят, потому как сами хотели бы примкнуть к восстанию. У Какшана подловили меня за такими разговорами царевы стрельцы. «Вор! — кричат. — Разинский вор, подосланный!» Схватили меня и заперли в амбаре старосты. Спасибо, тамошние мужики выручили, помогли
