и для вас извлек, торф бы начал делать, пни корчевать да деготь гнать, вам же польза будет, – убеждал Осовец.
Старики судили-рядили, собрали сходку. Многие сельчане не соглашались на уговоры сидельца.
– Ты, Карпович, ягод не допустишь собирать, а мы что ни осень, одной журавины на зиму сколько припасаем, да скотину в сухие годы пасем по закраинам, а тогда уже не сунешься к тебе!
– Что вы, братцы! Да я всей душой к вам: и журавины, и грибы, и черницы, ничего вам не запрещаю. Разве я буду гнаться за такой мелочью? Да я не постою за магарычом!
Тут же появилось целое ведро горелки. Старики дружно поддержали сидельца. Началось угощение. Выпили по чарке, по второй, по третьей, закусили хлебом с солью; языки развязались, мысли спутались окончательно.
– Ура нашему благодетелю! – крикнул Никита Коваленок.
– Хороший человек Карпович, дай бог ему талант! – подхватил Иван Щербак.
Загудели сельчане, душа у всех нараспашку… А Карпович, как сыч, зорко глядит вокруг, следит, чтобы не обойти чаркой даже самого бедного общинника.
– Я, братцы, не какой-нибудь меняла, я люблю жить дружно, с крестьянством, примите меня в свою общину, а болото вам ни к чему!
– Правильно Карпович говорит! – пробасил захмелевший Михайла Швендик.
– А почем десятину ставишь? – спросил Азарт Смирнов, которого не так-то было легко напоить горелкой.
– Сами, братцы, рассудите: болото – оно и есть болото! По три целковых за десятину, другой цены ему и не прикинешь, – посулил Осовец.
– Не, так задарма не отдадим, – послышались голоса некоторых, еще не совсем охмелевших мужиков.
– Да вы прикиньте-ка, сколько на брата придется? Скажем, триста десятин, это девятьсот рубликов; разделите-ка на всех – глядишь, рублей по 30 на двор получится, это тебе не штука!
– Правильно, за тридцатку можно коня купить!
– Поди, останется еще на керосин, на спички!
– А другому другое надо! Обчество подымится!
– Каждому гроши надобны, – послышались одобрительные голоса.
Карпович еще более щедро продолжал подливать горелку.
– Ну как же, братцы, порешим? – задал он вопрос.
– Нехай старики кажут, а мы што? Мы не супротив, только чтоб все по-хорошему… – заговорил бедняк Тихон Клюев.
– Ну что же, это правильно, старикам видней, – охотно согласился Осовец.
– Если сход уполномачивает их заключить договор и подписать купчую, то так и сделаем. Стариков я приглашаю к себе домой, там все и обсудим!
Предложение Осовца было настолько логичным и убедительным, что никто из подгулявших сельчан не возражал.
Сходка разбрелась. По селу шли веселые группы мужиков, слышались песни охмелевших людей. У Осовца продолжалась попойка. Уполномоченные старики еле ворочали языками. Волостной старшина и писарь оформили бумаги, скрепили их подписями и печатью. Осовец не дал протрезвиться уполномоченным до следующего дня. Рано утром на двух подводах он повез их в город к нотариусу, что там писалось, сколько десятин и по какой цене продавалось болото, ничего этого не помнили старики. За них все обделали писари и Карпович. Наутро сельчане спохватились.
– Где старики, куда повез их Осовец?
Трое мужиков верхами поскакали в город предупредить свершение купчей крепости, да уже было поздно! Они встретили возвращавшихся стариков около Зароев, на полдороге от города. Осовец остался в городе договориться с землемером.
Купчая крепость навечно отдала ему за бесценок не только болото, но и весь вековой лес вокруг него. Нашим сельчанам осталась лишь небольшая опушка с мелколесьем. Дорого обошлось угощение Осовца нашему селу, но дело было сделано. Осовец получил непререкаемый документ – купчую крепость на гербовой бумаге и план своих обширных владений.
– Вот какое мошенство получилось! – заключил свой рассказ Пипка.
Рано утром у края опушки леса, на перекрестке лесных дорог, показался человек. По внешности он походил на сельского учителя; среднего роста, брюнет с небольшой бородкой и усами. Утро было пасмурное; ночью шел дождь, на листьях деревьев и траве лежала обильная роса.
Остановившись, он закурил, затем стал ходить взад и вперед, видимо, кого-то поджидая. Спустя некоторое время послышался легкий посвист. Человек остановился, аукнул; еще минута – и на дороге показался молодой человек в форме студента.
– Здравствуй, Семен! – воскликнул первый.
– Мой друг Лазарь, здорово!
– Наконец-то мы встретились! – с радостной улыбкой говорил студент, крепко обнимая Лазаря. Нетрудно догадаться, кто были эти друзья. Василевский встретился с Могилевцевым, приехавшим недавно из столицы на каникулы. Он перешел уже на последний курс медицинского факультета.
Прошло два с половиной года с того момента, когда Василевский вырвал Могилевцева из лап полиции в Родне. Дело о Хотимском погроме скоро должно было слушаться в Окружном суде. Могилевцев приехал уладить личные дела и выпутаться из этого дела. Сегодня они условились встретиться с Савицким. Через Абрамова он известил их о своем желании поговорить с ними, узнать от Могилевцева о последних новостях в политической жизни столицы.
Перебивая друг друга, друзья делились между собой новостями, вспоминали старое.
– Ты скоро доктором станешь! Надеюсь, Семен, ты вернешься на работу в свои края.
– Нет, не думаю, меня сейчас интересует хирургия, постараюсь остаться при клинике ординатором! Деревня меня уже не тянет!
– Жаль, а то бы ты нашел большое поле для своей врачебной деятельности. Население у нас почти лишено врачебной помощи.
– Это верно, но я поставил себе целью науку!
– А как твои партийные дела?
– Должен сознаться, я почти отошел от политики. Увлечения молодости проходят, а действительность отрезвляет. Времена уже не те! – с грустной улыбкой оправдывался Могилевцев.
– Да, времена меняются, и люди становятся иными… Вот ты, Семен, как изменился!
– Но зато ты, Лазарь, остался прежним!
– О нет, и я одряхлел душой, живу в постоянной тревоге. Полиция следит за мной, жить приходится на птичьих правах. Чем дальше, тем труднее становится работать, перспектива неважная, реакция все крепче нажимает, связи с партией почти утрачены. Неизбежно придется бежать за границу или смириться. Третий выход – тюрьма.
Могилевцев с сожалением смотрел на Василевского. Куда девались сильная воля, вера в себя, стремление к борьбе? Лишний человек, – подумал он про себя.
– Лазарь, последнего не дожидайся, не советую… Какой смысл? Подумай, разве ты не можешь учиться, работать на пользу общества?
– Может быть, ты прав, но будет нечестным изменить своим идеалам, которые уже кажутся разбитыми…
– Я не согласен с тобой, дружище, нельзя не считаться с реальной действительностью. Революция безвозвратно канула в вечный период преобразований. История зарубежной социал-демократии давно уже дает пример постепенного преобразования общества. Я сторонник той части русской социал-демократии, которая отказалась от революционной борьбы. Довольно было крови и виселиц; плетью обуха не перешибешь.
– Но народ не хочет мириться с царизмом. Мы здесь ощущаем это ежедневно, –
