угол; над болотом слался туман.
Гуревич остановился у ствола дерева.
Не знавший личного счастья, не испытавший другой ласки, кроме материнской, Наум привязался всеми чувствами своей пылкой натуры к Савицкому. Он следовал за ним неотступно повсюду, готовый на любой подвиг ради него.
Савицкий платил Гуревичу теми же чувствами. Не раз в кровавых схватках с полицией они спасали друг другу жизнь. Вот Савицкий уверенно коснулся струн и запел:
– Выхожу один я на дорогу…
Наум окинул взором окружающую природу; чувство щемящей тоски нахлынуло на его впечатлительную душу. А сильный молодой голос под нежные звуки гитары пел:
В небесах торжественно и чудно
Спит земля в сияньи голубом;
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?..
Перед глазами Наума промелькнула вся его жизнь: детство, гимназия, первая встреча с Савицким, окончательно изменившая его судьбу. Далекое, невозвратное прошлое!..
Я ищу свободы и покоя,
Я б хотел забыться и заснуть!
– Страдаешь ты, мой друг! Что ждет нас с тобой? Неумолимая судьба не обещает нам счастья, – думал Наум.
Но не тем холодным сном могилы…
Глубокая скорбь и неудержимая жажда жизни звучала в голосе певца.
У Наума сжалось сердце, слезы подступили к горлу.
Оборвав песню, Савицкий направился в сторону Наума, откуда слышались рыдания:
– Наум, зачем ты здесь? Почему ты не спишь? – с ласковым укором сказал Савицкий.
– Прости, Саша, за невольные слезы, но ты… так пел… и я не выдержал!.. – отвечал Наум, превозмогая свое волнение. Сильной рукой Савицкий привлек к себе юного друга:
– Не падай духом, Наум, придет время, и мы с тобой споем веселые песни!
Они возвратились в шалаш.
В лесной сторожке
В глубине леса, недалеко от сенного болота, стояла избушка; в ней жил лесник-бобыль по прозванию Пипка. Свое прозвище он получил из-за постоянного курения табака из трубки, а последняя в наших краях называется «пипкой».
Леснику было уже около семи десятков. Небольшого роста с широкой белой бородой, крепкий старик напоминал собою кудесника из сказания о вещем Олеге. Старуха его умерла еще перед войной, один сын погиб в далекой Маньчжурии, а старший решил переселиться в степные края. Старый Пипка не захотел покинуть родной край и остался один-одинешенек в своей хате доживать свой век. В поисках пропитания нанялся он в лесники к Осовцу.
Не раз случалось мне забрести к нему в сторожку во время охотничьих скитаний. Он встречал меня с радостью и какой-то отеческой лаской.
– А! Сынок! Спасибочко – не забываешь меня, старика! – Добрые глаза его, чистые и ясные, как само голубое небо, светились тихой, робкой радостью.
– Здоров ли, дедушка?
– Слава богу, креплюсь; знать, мне, старику, еще придется помаяться на белом свете! – с улыбкой говаривал он.
Усталый садился я на порог избушки и слушал речи лесника под неумолчный шум лесной чащи. Дремучий лес стеной окружал избушку с трех сторон; с четвертой лежала поляна, а за нею мшистые луга с перелесками. Лесная дорожка пролегала через поляну. В таинственном и укромном месте стояла лесная сторожка; что-то перекликающееся с глубокой древностью было в облике лесника и его убогом жилище.
Неторопливо, складно рассказывал мудрый старик про давние времена; как служил он еще пригонным у помещика Вулгарина, как пришла воля, про турецкую войну, когда и ему пришлось побывать под Плевной. О многом поведывал Пипка, повидавший многое за свой долгий век.
Его ясная память сохранила все события, прошедшие перед его глазами; пересказывал он все в мельчайших подробностях.
– Расскажи, Кузьма Иваныч, каким же образом Осовец одурачил наших сельчан? – спросил однажды я Пипку.
– Мне самому не пришлось быть свидетелем сделки, о которой речь будет идти ниже. Я жил тогда в Москве и не думал, что судьба снова возвратит меня в родные места.
– Старики наши сбили с пути обчество! Видишь, горелка всему причина. Кто выпить не дурак? Но пить-то пей, да дело разумей! А тут вышло не так, – сокрушенно качал головой Пипка, посасывая трубку.
Рассказ Пипки во многом повторял то, что я уже слышал от других стариков.
Дело было еще в восьмидесятых годах. Наше село жило хоть и бедно, но довольно-таки привольно, если сравнить с другими селениями. Пашни и лугов было мало, но зато лесу и болота – десятин четыреста. Так что было, где нарубить дров, набрать грибов, ягод, а по закраинам попасти скот.
Но вот в селе открылась казенка, приехал сиделец Василий Карпович Осовец. Человек он был незаурядный. Прежде всего, обладал исключительным мастерством вести беседу, рассказывать всякие занятные и смешные истории. Если вы встречались с ним каждую неделю, то всякий раз слушали от него новые рассказы. Есть собеседники, которые надоедают повторениями каких-нибудь плоских анекдотов, мало примечательных происшествий, причем сами они смеются больше, нежели слушатели. Но Карпович был совсем иного склада собеседник: сутулый, с окладистой бородой, насупленными бровями, сосредоточенный, редко улыбающийся; речь его была четкая, ясная, жесты скупые, но уместные и выразительные. Он был начитан, обладал способностью художественной импровизации и воображения, так что всякий рассказ его рисовал события и лица совершенно реальные и взятые прямо из окружающей действительности и поэтому особенно занимательные. Собеседники буквально часами хохотали до слез, до упаду, а он, как ни в чем не бывало, сидел и говорил, когда надо, делал паузы, давая отдых себе и своим слушателям.
Немудрено, что такой человек привлек к себе симпатии добродушных сельчан, которые, надо прямо сказать, любят поговорить, особенно в праздник, да еще пропустивши чарку-другую доброй горелки. Карпович особое внимание уделял почтенным старикам села, являвшимся, так сказать, патриархами своей общины. На сходках они всегда решали самые сложные вопросы; шла ли речь о дележе покосов, рубке леса, толоке или выборе понятых либо сельских властей, решающее слово всегда было за такими стариками, как Никита Коваленок, Захар Блашкин, Максим Новиков, Иван Марченков, Осип Гринкин, Иван Щербак и некоторые другие. Этих стариков сиделец и начал, что называется, обхаживать. При встрече первый снимал шапку, зазывал на крылечко посидеть, а потом, глядишь, и рюмка уже появляется! Так помаленьку, незаметно обработал хитрец стариков, убедил их медовыми речами продать ему болото.
– На кой шут оно тебе? Что с него толку? Одни змеи да волки, – удивлялись мужики.
– Земли у меня нету, отцы мои, пахоты вы не продадите, а болото вам тоже ни к чему; я бы из него пользу
