что ты любишь меня. Если я буду это знать, то ты можешь иметь полную свободу.
Скажи, что любишь, и шагай куда хочешь.
333
Роман даже теряется – так это что же, она принимает всё, сказанное ночью? Выходит, он сейчас
уже ни в чём не виноват? Тут ещё и самому перестроиться надо.
– Вот это да! – искренне удивляется он, осторожно стискивая свою беременную жену. – Этого я
даже не ожидал. Ты что же, вправду можешь принять меня такого? Просто не верю! Да о такой
женщине можно лишь мечтать! Я мог бы надеяться, что когда-нибудь она в моей жизни будет, а
она, оказывается, уже есть! Так как же мне тебя за это не любить!
– Надолго ли эта твоя любовь ко мне?
– Надолго. Потому что это моё, ну, как бы сказать приключение, лишь укрепит чувство к тебе.
Это вообще происходило всегда, когда я засматривался на кого-либо из женщин. Ну, как я тебе уже
объяснял…
– И часто ты засматривался? – с удивлением и с совершенно свежей, как бы обновлённой
ревностью, спрашивает Смугляна.
– Да всё это было так, не серьёзно, в воображении, – смутившись, отступает Роман, понимая,
что, кажется, он в ловушке.
– Ну и ну, – жалобно произносит Нина, опускаясь на табурет, застеленный ковриком, – новость
за новостью…
– Но ведь, собственно, я всегда был таким, – признаётся вдруг Роман, – а не только после
нашего разговора.
– А впрочем, – вздохнув, вспомнив о всех своих приключениях и взяв себя в руки, говорит
Смугляна, – конечно, ты всегда был таким.
Так или иначе, но от принятого нового стиля отношений они не отступают. Для того, чтобы
слышать от него «люблю», Нина готова на всё. Для неё это достижение. Ещё несколько раз до
вечера она подходит к Роману и спрашивает:
– Любишь?
– Люблю, – отвечает он.
Всё бы ничего, если бы только она спрашивала не так часто. Это напоминает ситуацию на
Байкале, когда она постоянно требовала комплименты. Теперь от каждого «люблю» Смугляна
озаряется счастьем, но через некоторое время это счастье тушится сомнениями и
размышлениями. Нина сейчас как лампочка, вспыхивающая и гаснущая прямо на глазах.
К вечеру и сам Роман меркнет по поводу новых отношений. Уже почти автоматически отвечая
«люблю», он чувствует себя болванчиком. Всё это вроде некой простенькой игры «вопрос – ответ»,
по правилам которой требуется давать немедленный отзыв на вопрос.
Вечером, укладываясь спать и слыша за стенкой голоса соседок, Смугляна, с усмешкой
превосходства вспомнив Зинку, спрашивает о том же. Роман, тоже отвлёкшись на прислушивание,
чуть медлит с ответом и тут же штрафуется мгновенными слезами жены. Долго потом, всхлипывая
и сморкаясь в полотенце, она твердит, что, наверное, их договорённость не честная: она даёт ему
так много, а он всё равно не любит её.
– Почему ты решила, что не люблю?
– Потому что ты задумался.
Минут через двадцать Роману удаётся её заболтать, но сна опять же нет. Перекидываясь
редкими словами, они лежат, не касаясь друг друга на своей широкой кровати. Спор идёт вокруг
того же «люблю». Нина всё никак не успокоиться. Даже довод, что сейчас ей при её новой
беременности расстраиваться нельзя, не действует никак.
– Кстати, знаешь, о чём я сейчас подумал? – медленно произносит Роман. – Хотя я не знаю,
можно ли об этом говорить… Ну, уж если мы говорим начистоту, то, наверное, можно. Я сегодня так
много раз сказал это «люблю», что оно как-то поблёкло, что ли. Наверное, так же и у тебя. И вот
что пришло мне в голову: а не кажется ли тебе, что на самом-то деле мы давно уже не любим друг
друга?
Смугляна затихает на своей половине кровати почти до полного исчезновения. Какой её
реакции ждать сейчас? Она так хотела, чтобы он говорил ей «люблю», а он, проговорив это целый
день, выдаёт теперь такую новость!
– Я не знаю, – наконец устало вздохнув, шёпчет она, – может быть, и нет.
– Знаешь, – говорит Роман, – сейчас, наверное, уже часа два. Я проголодался. Давай встанем,
чаю попьём.
Он надевает брюки, Нина выходит в прохладную кухню, накинув халат. Пока закипает чайник,
сидят и почти огорошенно думают каждый о своём.
– Наверное, мы просто слишком умные, – первым произносит Роман, – научились ладить,
уступать, устраивать отношения. Но любви-то нет. Вот как ты вообще чувствуешь её присутствие?
Ты же любила раньше. Вспомни…
– Я чувствую её как желание отдать себя всю. Не замечать даже самого плохого в том, кого
любишь. Да, когда-то я действительно испытывала такое.
– Но не ко мне. Ведь так?
334
– Честно? Для меня твои недостатки всегда остаются недостатками… А как ты чувствуешь
любовь?
– Я… По какому-то необъяснимому порыву нежности, когда хочется прижать к себе женщину и
знать, что роднее её нет никого. Или ещё по глазам. Смотришь прямо в глаза и чувствуешь, что в
тебе закипает кровь, пальцы дрожат и создаётся впечатление, что ты с этой женщиной словно
спаялся. Спаялся волнением. В такие моменты даже мурашки по спине бегут. К сожалению, с
тобой у меня такого не было.
– Но ты никогда не смотришь мне в глаза, – со слезами в голосе, забыв, что и сама только что
призналась в нелюбви, говорит Нина.
– Что ж, чего нет, того нет. Нам иногда так хочется любви, что мы её придумываем. Её ещё нет, а
мы, подстегивая себя, заставляем верить в неё. Я говорил тебе о любви, надеясь, что она
появится, думал, что её вызовут слова… Кстати, я понял, что в жизни нужно искать не лучшую
женщину, а родную. Более и более лучшую можно находить всю жизнь, а вот найти более родную
нельзя. Выбор родного человека духовен, а выбор лучшего – от ума. Родного человека, если он
признан таким, никто не обойдёт. Родными становятся тогда, когда двоих соединяет что-то из
категории несиюминутного.
– Родными, – медленно произносит Смугляна, словно накидывая это слов одновременно на
себя и на Романа. – Нам родными стать непросто. Говоря «родной», я автоматически оглядываюсь
на своих родных. А они у меня совсем не похожи на тебя.
– В том-то и дело. А может быть, любви в межнациональных браках не бывает вообще? Есть
или искренний неосознаваемый обман или непонимание этого чувства. А ещё, пожалуй, третье: в
этом союзе находятся не личности. Полноценная личность никогда не спутает неродное с родным.
У Романа есть ещё одни довод, о котором лучше молчать, даже в этом, крайне откровенном
разговоре. Ему кажется, что его любовь и к Любе, и к Ирэн выплеснулась к нему из их глаз. Он
просто видел душу
