своей сутью женщина не способна?
– Не способна. Если честно, то вот, например, мне было бы проще, если б ты просто обманывал
меня, ничего не говоря о других женщинах.
– Значит, ты считаешь, что женщина, способная подняться над своей сутью, не возможна
вообще?
– Ну, это будет уж какая-то просто сверхженщина. Я таких не знаю. Во всяком случае, я не из
таких. И, думаю, никогда ей не стану.
– А, знаешь, – говорит Роман, – ты можешь не верить всему, что я тут тебе наговорил. Но суть
мужской природы ты можешь проверить очень простым способом. Даже не знаю, говорить тебе это
или нет? Если я открою тебе этот приём, то, можно сказать, пойду против себя самого. Я знаю одну
фразу, которая способна просто гипнотизировать мужиков. Эта фраза сходу пробивает подкорку
любого мужика и подчиняет его, потому что врезается в самые древние слои его психики.
– И что это за фраза? – с любопытством спрашивает Смугляна.
– Да сомневаюсь я – говорить или не говорить. Ну, хорошо… Любая женщина мгновенно
привяжет к себе любого мужика, если при знакомстве, скажет что обычно она предпочитает
отношения по принципу: «Тебе можно всё, мне нельзя ничего».
– И всё?
– И всё. Но эта, можно сказать, магическая фраза мгновенно установит отношения на
естественную, реликтовую основу, на то, как все и должно быть. И мужик, если он настоящий
мужик, без всяких там загибонов, поведётся на неё, как сазан на замоченный горох. Проверь и
понаблюдай за результатом. А он, я не сомневаюсь, стопроцентно подтвердит истинность моей
«мерцаловской морали».
Весь следующий день Нина лишь об этом ночном разговоре и думает. Как бы там ни было, но
муж умеет убеждать. Теперь и о самой себе есть что подумать. На Романа она смотрит сегодня не
332
просто как на мужчину, обязанного ей принадлежать, а как на часть мужчин – этой отдельной,
самостоятельной, сильной и совершенно непостижимой категории…
* * *
Вечером, когда они ужинают, раздаётся глухой стук в толстую, обитую потником дверь. Входит
Зинка. На ней толстый свободный свитер, чистые, нерабочие брюки. Позади первый трудовой день
на сакмане, а усталости у неё, кажется, нет.
– Мы не знали, что здесь не будет посуды, – говорит она, – вчера ещё обошлись, а сегодня суп
сварить хочется. Может быть, дадите кастрюлю и тарелки?
Пока Нина, передав дочку на руки мужа, подбирает кастрюлю, тарелки и ложки, Роман
незаметно рассматривает гостью, которая качает пальчиками, забавляя не то ребёнка, не то его.
Машка радостно кричит и тянется к ней. Уходя с посудой, уже от двери Зинка оборачивается к
Роману.
– А ты дров нам не наколешь?
– Сейчас поем и приду, – даже не задумываясь, обещает хозяин.
Зинка радостно хихикает и, звеня тарелками, выскакивает за дверь.
– Она? – спрашивает Смугляна, снова усаживая Машку себе на колени.
Роман кивает головой. Нина отквашивает губы, пытаясь воспринимать это всё уже на том
уровне, которого они достигли вчера – на уровне «мерцаловской морали».
– Ну, и как ты думаешь: пойти мне или нет? – спрашивает Роман, выходя из-за стола.
– Ты же обещал.
Роман присаживается у двери, надевает ботинки. Смугляна наблюдает за ним и вдруг не может
сообразить, какого же берега ей сегодня держаться: согласно прежним представлениям она
должна страдать и мучиться, а согласно новой «мерцаловской морали» спокойно проводить
сейчас мужа, да ещё и шарфик на его шее заботливо поправить. Хорошо бы так, но по-новому что-
то не выходит – не привычно. А если по-привычному, то всё тут ясно. Чтобы ни заливал он ей
ночью и как бы ни пудрил ей мозги, но если он сейчас уходит, значит, не любит её. И за ту минуту,
пока муж обувается, чтобы идти в другую половину дома, Нине кажется, что из её жизни вытекает
всякий смысл. Но что делать? Запретить ходить туда – глупо. Да, в принципе, это и не важно, какую
дуру он уложит в постельку: эту или какую другую. Главное, что он не любит её. А, может быть,
если всё-таки рассуждать по-новому, он её любит и уходит, любя? Только бы он в эту дурочку не
влюбился… Хотя вряд ли – всё её достоинство лишь в количестве мяса под одеждой. Похоть его
гонит и больше ничего. А с другой стороны, ей ли страдать по этому поводу? Подумаешь, какая-то
девчонка! Вот когда там жили черноусые джигиты… Если бы Роман узнал хоть часть того, что
происходило тогда здесь даже в его краткие отлучки из дома, то он бы точно голову ей оторвал. Так
что пусть себе идёт…
Роман виновато оглядывается на пороге, видит неожиданную тихую улыбку Смугляны и тут же
воспрянув, чувствует внутреннее ликование от мысли, что его ночные доводы оказались так
убедительны. Знал бы он, что жену-то больше всего смирило с ситуацией другое – её внезапное
воспоминание о летних гостях…
Зинка суетливо помогает Роману: ставит перед ним чурки на попа, собирает расколотые
поленья, уносит их на веранду. Трёх других девчонок Роман будто не видит. Да те и сами
старательно держатся в сторонке, тогда как Зинка не устаёт выплёскивать зеленью глаз. Только
вот лукавство её грубоватое, с откровенной игрой. Похоже, с подругами у неё какой-то сговор и
вечером она будет смешить их байками о впечатлении, произведённом на хозяина. «Ну, ничего,
поиграй – не переиграй только, – думает Роман. – А я сделаю всё, чтобы ты обязательно
переиграла».
Работая колуном, Роман не забывает искоса поглядывать на свои окна – Нина, конечно, не
спускает с них глаз. «О, господи, что же я творю-то, – думает он, – сколько уже было такого! Ведь
это уже вторая семья, дети… Успокоиться пора…» И неловко, и стыдно, и отказаться нельзя. Ну,
как тут откажешься? Что же, просто уйти домой, сесть и сидеть? Это даже представить трудно.
Ничто не заставит его сейчас удалиться отсюда по своей воле.
Наблюдая сквозь тюль окна за представлением в соседней ограде, Смугляна даже забавляется,
хорошо понимая переживания действующих лиц. Даже обидно, что Зинка столь фальшива. Не
игра, а сплошной выпендрёж. Наверное, о чувствах мечтает. Да только от этого мужика она их не
дождётся. Ему нужно другое. Что ж, пусть позабавиться муженёк. От него и впрямь не убудет. . Он
и до неё святым не был… Как впрочем, и она сама.
Роман, вернувшийся опять-таки с видом провинившейся собаки, весь сжавшийся и
нерешительный, молча стягивает телогрейку.
– А я, пожалуй, не буду тебе ничего запрещать, – говорит Нина, прижавшись к нему, – только бы
мне знать,
