Он кивнул напарнику, тот засуетился, полез во внутренний карман плаща. Газета, знакомая «Matin du Sud», была мятой, да к тому же сложенной вчетверо. «Ажан», поспешив ее расправить, скользнул глазами по первой странице.
— Боши проклятые! Лезут и лезут, сколько их ни бей. Хорошо хоть русские им в загривок вцепились.
— Дайте-ка.
Ричард Грай забрал газету, поглядел на число, затем на заголовки. Арденны. 6-я Танковая армия СС наступает… Не лучшие дни для «пиндосов».
Между тем «ажаны», вздымая белесую пыль, занялись стульями. Один, колченогий, пришлось оставить в покое, второй же был поднят и со стуком водружен на законное место. Усач, не удержавшись, громко чихнул.
— Готово, мсье. Через час-полтора мы вам кофе принесем, чтоб не так скучно было. А вот выйти по нужным делам не получится, потому как у дверей не будет никого. Так что, если потребность есть, я вас сейчас отведу.
Бывший штабс-капитан молча покачал головой. Передовицу он уже проглядел и сейчас изучал вторую страницу. Знакомая фамилия сразу привлекла внимание. Он хмыкнул и, не удержавшись, прочел вслух:
— «Зачем янки пришли в Европу?».
— Охота вам, мсье, всякую гадость повторять, — немедленно откликнулся тот, что помладше. — Эту, извиняюсь, немецкую шлюху давно пора за, опять-таки извиняюсь, причинное место повесить! Как его только печатают?
Усатый «ажан» предостерегающе кашлянул, но и сам не удержался.
— Паскудник он, конечно, этот Лео Гершинин. Профессор-распрофессор, видите ли! Так ведь не уцепишь, в Испании сидит, никуда носа не кажет… Ну, мы, стало быть, пойдем, мсье Грай. Через час навестим, а там как начальство скажет.
Хлопнула дверь, в замке провернулся ключ. Раз, другой… Шаги… Ричард Грай постелил газету на стул, присел, полез в карман за папиросами. Читать очередной опус Лёвы не стал, не желая окончательно портить настроение. Все и так понятно. «Пиндосы» под видом освобождения несут Европе новое рабство. Рейх же, несмотря на очевидные ошибки, сделал для народов континента больше, чем любая из держав прошлого… Хитрый Лев, отличавшийся тонким чутьем, никогда не поминал в своих статьях Гитлера, словно того и не существовало. Испанский же кордон бывший прапорщик в последний раз пересек летом 1943-го, в самый разгар Курской битвы. Прочитал лекции в Париже и Амстердаме, презентовал свою новую книгу и юркнул обратно, под крылышко к Каудильо. Однополчане так и не встретились.
А если бы и встретились? О чем им говорить? Обсуждать великую цивилизаторскую миссию Германии?
Бывший штабс-капитан, выбросив окурки из чернильницы, покосился на забитые наглухо окна. Считай, замуровали. На какой-то миг он пожалел, что дал себя уговорить, не потребовав официального задержания по всей форме, с протоколом и камерой в подвале. В этом случае консула непременно бы известили. Турция сейчас уже не нейтрал, а союзник, одна из Объединенных Наций. Значит, вытащили бы, не дали пропасть собрату-турку.
Ричард Грай, прежде именовавшийся Родионом Гравицким, невольно поморщился. Да, теперь он турок, не казак. Не то чтобы очень противно, но и не слишком весело. Немцем быть, конечно же, еще хуже…
Крупный план. Берлин.
Июнь 1931 года.
— Липа! Липка, черт тебя побери! Кидай своего немца, айда Лёвке Гершинину, падле большевистской, морду бить!..
Пьяная физиономия под надвинутой на ухо шляпой дохнула крутым перегаром и сгинула в толпе. Людей возле входа в книжный магазин «Родина» собралось неожиданно густо, — чуть ли не с две сотни. Для Берлина 20-х — маловато, но за эти годы многие успели уехать. Кто перебрался в Париж, кто в гостеприимный Белград, а кто и за океан.
— Немец — это ты, Родион, — бесстрастно констатировал Теодор фон Липпе-Липский. — А знаешь, похож. Есть в тебе этакая прусская надменность. Еще бы пикельхаубе[25] на голову…
— Чья б мычала, — хмыкнул я. — Сам ты перец-колбаса. Дойче зольдатен унд херрен официрен даст ист команден нихт капитулирен![26]
Липку передернуло.
— Какая идиотская песня! Колбасники тупые, мать их!.. Я, между прочим, на фронт добровольцем ушел весной 1917-го! Сказал бы кто тогда, что в «гансы» запишусь, пристрелил бы не думая.
Сегодня бывший штабс-капитан Липа был в штатском. Дорогой светлый костюм, белые туфли, розан в петлице, модная фетровая шляпа. Полный контраст со встретившим меня вчера на Hamburger Bahnhof[27] герром гауптманом. Пенсне — и то куда-то исчезло.
Толпа у входа колыхнулась, подалась вперед, вновь отступила. Намечался явный аншлаг.
— Придется поработать локтями, — рассудил я. — Наш Лев популярен, кто бы мог подумать!
Липка дернул плечами:
— Он — дама, приятная во всех отношениях. Кто пришел свистеть, кто аплодировать. И все будут довольны. Потому и не стал читать лекцию, стихи — оно как-то проще.
— И бьют реже, — согласился я. — Поэты — они не от мира сего, рука не поднимется.
Двери медленно отворились. Над толпой пронесся сдержанный стон. Чей-то локоть угодил мне точно в бок.
— Bei dem Angriff — Marsch![28] — рявкнул Липка. — «Штык вперед, трубят в поход, марковские роты!»
Конечно, плохо, что брат на брата,такому, ясно, никто не рад.И мы не противпролетарьята.Но разве это — пролетарьят?
По всем приметам — брехня декреты,в речах на съезде полно воды...Какая, мать её,власть Советов,когда в Советах одни жиды?
Монаху — петля, казаку — пуля,цекисту — портфель, чекисту — квас...А у трудягибурчит в каструлезаместо тюри товарищ Маркс.
Пока Юденич: «Даёшь, ребята!»,а отстрелялись: «Заткнись, дурак!»И продотряды —без спросу в хаты.Да как же это? Да как же так?
Лёва не уставал удивлять. Не тем, что сильно изменился, набрав изрядно плоти и отрастив настоящие усы, уже не тюленьи, моржовые. Все мы за эти годы не помолодели. Зато глас стал поистине трубным, впору в протопопы определять. А уж амбиции столько, что на взвод бы хватило.
И стихи стали заметно лучше. Не тот ужас, что приходилось слушать в Галлиполи.
Терпеть не станем. Всем миром встанем.Бузе не нужно учить братву.Ледок подтает —и мир узнает:«Аврора» снова вошла в Неву!
Пойдем геройски народным войском.Куда ни глянешь — зовут давно,от сел тамбовскихдо пущ тобольских...А на Украйне гудит Махно.
Под каждым стогом — спасибо Богу! —обрезов много; такая жисть.Чуть-чуть пригреет,и нам помогут.А ближе к маю — Москва, держись!..
Липка наклонился к самому моему уху, но я приложил палец к губам. Не хотелось мешать. В зале наконец-то настала тишина, даже самые истовые свистуны умолкли. Лев все-таки сумел овладеть аудиторией, и я мысленно ему аплодировал. Нашего тюленя не только не били, но и начали слушать. Силен, Царь Зверей!
Но туго вмята в гранит Кронштадтакартечью выбитая вода...На льду — курсанты,и делегаты,и по-немецки орут со льда.
Снаряды рвутся. Форты сдаются.Сопит держава, махнув рукой.Страна усталаот революцийи люди хочут себе покой.
...Стреляют в спину. Но близко финны,а лёд пока еще тверд окрест...Прощай, Рассея.Встречай, чужбина.Залив не выдаст — свинья не съест!
Секунда тишины — и аплодисменты. Хлопал весь зал, даже те, что пришли сюда мордобойствовать. Задело! Кронштадцам в глубине сердца сочувствовали все, и «белые», и «красные».
— «И по-немецки орут со льда», — вздохнул фон Липпе-Липский. — Молодец Лев! Но это только начало, вот увидишь.
Липка не ошибся. Гершинин даже не успел прокашляться, готовясь читать дальше, как с заднего ряда раздался чей-то не слишком трезвый голос:
— Господин прапорщик!.. Так за кого вы?
Лев даже глазом не моргнул, но сзади не унимались:
— Вы за коммунистов или все-таки за Россию? Кронштадтские морячки — они, как ни крути, мамзели по вызову. Платить перестали, вот и подняли бузу. Ответьте!
Распорядитель — худая жердь во фраке, выскочил вперед, но грозный Лев величественно поднял десницу.
— Отвеча-аю! Без всякой симпатии к участникам событий, ра-а-азвернувшихся на военно-морской базе в Кронштадте, отмечу общеизвестное. Как ни крути, м-а-атросики все же слегка охладили восторг опасных фанта-азеров, заставив их хотя бы на какое-то время вспомнить, что мирова-а-ая революция — мировой революцией, а терпение может урваться даже у совсем уж ба-аранов. Прививка, правда, держалась недолго, так что выпа-алывать безумие с корнем пришлось другим людям, рационалам и прагма-а-атикам…
