— Верю, Даниэль. Отчего бы не сказать? В любом случае ты в выигрыше. Кстати, мне нужно продлить визу, разрешение на оружие и получить от тебя один франк. Это не слишком много?
Усики дернулись, маленькие серые глаз удивленно моргнули.
— Франк? Дорогой Рич, я тебе ничего не должен. Я — не Французский банк, я всегда отдаю долги вовремя…
Не договорил, неуверенно потер щеку.
— Ты насчет наших арабских красавиц?
— Месяц давно прошел. Твоя жареная колбаса так и не пришлась мне по вкусу. Я редко бьюсь об заклад, Даниэль, но еще реже проигрываю. С тебя франк.
— Но ты продлил срок, Рич! — короткий пухлый палец шпагой взлетел вверх. — Сам виноват, не желал ни с кем знакомиться, а там, между прочим, были такие пери! Да! Так что время у нас с тобой еще есть.
Бывший штабс-капитан нашел в себе силы усмехнуться:
— Хорошо, я подожду. Рад, что насчет всего прочего у тебя нет возражений.
Комиссар, на мгновение забыв об улыбке, взглянул угрюмо, подлил в рюмки коньяку.
— Эти бумаги — не самое важное, что тебе сейчас нужно, Рич. Ты и в самом деле прибыл вовремя, чтобы огрести свою долю неприятностей. Подозреваю, даже с процентами. Да! И твоему другу Даниэлю доведется тебя выручать.
Растянул губы усмешкой, кивнул на стол.
— Выпьем! За то, чтобы мы оба не забывали о своих обещаниях.
Ричард Грай помедлил, но потом все-таки взял рюмку.
— Можно и проще, Даниэль. За то, чтобы мы оба не забывали.
Затемнение. Эль-Джадира.
Сентябрь 1943 года.
— Но это нечестно, Рич! Мы же друзья! Это… Это подло!
— Их было восемнадцать человек, Даниэль. Обычные гражданские, не комбатанты. Евреи, коммунисты, какой-то профессор, специалист по козявкам. Девять женщин, пятеро детей. Их депортировали, передали немцам, а те отправили их за проволоку. Думаю, от них уже остался только пепел.
— Да, это ужасно… Хотя, между прочим, коммунистов я и так был обязан арестовать согласно закону, а этот энтомолог, профессор Ожо, имел контакты с Лондоном. Да! Восемнадцать человек… Из Французской Африки было депортировано больше двух тысяч.
— Но этих восемнадцать депортировал ты, Даниэль. На протоколах твоя подпись. Помнишь, в котельной рассыпались бумаги? Мой друг Арнольд подобрал их и спрятал. Они, конечно, испачканы, но печать и подпись опознают без всякой экспертизы. Идея свалить все на твоего покойного шефа хороша, и я бы тебе охотно помог…
— Рич! А ты не подумал, что такие бумаги могут быть и у меня? Дело об исчезновении Жана Трентиньяна по кличке Марселец не сгорело, и свидетели живы. Да-да! Они кое-что вспомнили и могут вспомнить еще. А по поводу нового лекарства уже завели целое следствие. Лекарство же не твое, правда? Жил-был доктор, работал в лаборатории, изучал плесень…
— …А потом умер. Это тоже печально, друг Даниэль. Однако не забывай, что сейчас по всей Свободной Франции начинается великая охота на предателей. Толпа трусов выбежала на улицу и готовится линчевать тех, кто сотрудничал с бошами. Им нужны жертвы, причем живые, чтобы порвать их на части и тем доказать собственный патриотизм. У тебя есть подчиненные, они тоже виновны, а значит, набросятся первыми. И знаешь, почему? Потому что бумаг с их подписью нет, а с твоей — есть. Но это будет только началом. Не забыл Ночного Меркурия? Да, того самого, что выдавал беженцев? Другие его тоже помнят. Там уже не восемнадцать человек, вся сотня будет. Меркурия, как ты знаешь, ищут, но пока безрезультатно. Догадайся, кто станет первым кандидатом на эту вакансию, если протоколы попадут в трибунал?
— Что ты хочешь, Рич?
— Спасибо! Считай, половину я уже получил, ты спросил «что», а не «сколько»… Я скоро уеду, Даниэль, и вряд ли вернусь. В Эль-Джадире у меня никого не осталось, девочку я уже отправил в Нью-Йорк, Арнольда забираю с собой. Остальных… Остальных уже нет. Зато есть ты — и та сказка, которую мы с тобой сочинили, красивая сказка про героев и злодеев. Мужественные борцы Сопротивления — и гнусные коллаборационисты, продавшиеся проклятым бошам. Пусть эта сказка останется, друг Даниэль. Никто из наших людей не должен пострадать. Их не зарежут арабы, на них не упадет строительная балка, их не отдадут под трибунал. А когда начнут разбираться с предателями, моего имени в списках не будет. Понял, Даниэль? Даже если к тому времени меня похоронят.
— О чем ты, Рич? Почему — похоронят? Ты что, не с той ноги встал? Это, между прочим, не сказка, а чистая правда. Да-да-да! Разве мы не боролись? Да, мы боролись, мы спасали людей, мы помогали подполью, мы… Мы сражались с нацизмом, да! И даже если тебя… То есть, в любом случае я буду эту правду защищать. Да! Обещаю!
— Защищай, друг Даниэль, защищай. Только помни, что эта правда — про нас двоих, одного тебя она раздавит. И не обижайся, Даниэль, я не считаю тебя прирожденным предателем. Но человек слаб. Иногда ему страшно, иногда его прельщают соблазны. Так пусть эти восемнадцать депортированных станут твоими ангелами-хранителями и не позволят искуситься. Кстати, не пытайся искать бумаги, это очень вредно для твоего здоровья.
— Для нашего здоровья, Рич. Если я попаду в трибунал, от сказки… То есть, от нашей с тобой правды ничего не останется. Да! Уезжай и не беспокойся, твой друг Даниэль обо всем позаботится. И ничего не забудет.
— Даже про тот франк, что ты мне проспорил?
— Рич, иди к черту со своими шуточками! У меня от нашего разговора сердце схватило. Болит! Да! Вот… Вот здесь! И не смейся.
— Там селезенка. Не волнуйся, Даниэль, такие, как ты, живут сто лет, ничем не болея. Если, конечно, имеют хорошую память.
Общий план. Эль-Джадира.
Февраль 1945 года.
В кабинете пришлось снять не только шляпу, но и плащ. Странно, что ботинки оставили! Не кабинет — будуар пополам с музеем. Красный арабский ковер на весь пол, роскошные гардины на окнах, громадный стол темного дерева посередине. На стене слева — картина в тяжелой золоченой раме, «Эль-Джадира ночью» кисти Клода Берне. Луна на небе, луна на море, черный силуэт цитадели, паруса у пристани. Справа «Отдыхающий араб» самого Эжена Делакруа, оригинал ли, копия — не поймешь. Между окнами — портрет в полный рост, тоже масло и тоже в позолоченной раме. А ниже вазы со статуэтками, золотые медали под стеклом, два старинных мушкета в серебряной чеканке, кинжалы, сабли.
Ричард Грай уже бывал в этом кабинете, но всего пару раз — без серьезных причин беспокоить комиссара полиции незачем. Впервые переступив порог, бывший штабс-капитан прикинул, что здешняя обстановка напоминает даже не музей, а лавку скупщика краденого. Местные начальнички, как видно, не привыкли стесняться.
При друге Даниэле в кабинете ничего не изменилось, кроме, естественно, портрета. Вместо сурового маршала — носатый генерал, чем-то похожий на крепко побитого, а оттого и весьма рассерженного петуха. Когда Ричард Грай уезжал, петух был небольшим и черно-белым, теперь же вырос и расцвел красками.
— Сюда, мсье, за этот столик, — все тот же усатый «ажан» поспешил пододвинуть стул. — Садитесь и делайте вид, что газетку читаете. И, пожалуйста, ничего не говорите. Вообще ничего, не здоровайтесь даже.
Прежде чем сесть, бывший штабс-капитан поглядел на ковер. Пятно все-таки осталось, пусть и не слишком заметное. Прежний комиссар закончил свои дни именно здесь. Труп упал головой к левой стене. Кровь растеклась большой неровной лужей, Прюдом едва не испачкал ботинок, выругался шепотом, потом перекрестился… Сейф оказался спрятан за гардиной, у Даниэля тряслись руки, и открывать пришлось Арнольду.
И пахло гадко. Так, что и вспоминать не хочется.
— Кофе, мсье Грай.
— Благодарю. Признаться, заждался.
Усач улыбнулся не без гордости. Обещал человеку кофе — принес. Служба есть служба!
— Двое их там, — негромко проговорил он. — Военный и дама. Час назад из Касабланки приехали. В гостиницу — и сразу сюда.
Ричард Грай кивнул, но уже молча. Если уж просили ничего не говорить…
«Ажан» еще немного потоптался, затем не слишком умело щелкнул каблуками и был таков. Негромко хлопнула дверь. Бывший штабс-капитан покосился на портрет де Голля, но генерал сделал вид, что они не знакомы. Ричард Грай, пожав плечами, развернул газету, убедился, что она — позапрошлогодняя, и вдруг с полной ясностью понял, что и в самом деле прибыл вовремя. Тот, чьей волей он оказался на борту корабля-призрака, рассчитал все с точностью до минуты. Друг Даниэль прав, придется огребать по полной, с процентами и бонусами. Именно этого он хотел избежать, уезжая на Корсику, а после — в альпийские предгорья. Но побег не удался. Его заставили вернуться — в нужное время и в нужное место, чтобы увидеть в гостиничном зеркале своего Черного человека — и чтобы попасть сюда, к плохо замытому кровавому пятну.
