Бургомистр, ратманы, староста и все знатные шляхтичи Ковеля приветствовали его в ратуше после прочтения и вручения королевских грамот. Ему отвели покои в замке — нежилые, промозглые залы в старой кирпичной башне, выделили слуг и конюхов — за деньги — и устроили вечером прием в ратуше, где ему должны были представиться все дворяне его удела. Но дворяне не собрались почти совсем — распутица, объяснил Ходкевич, и приема не получилось, а пир был невеселый и казенный. На этом-то пиру и возникло в дверях волнение, и, пробившись сквозь охрану и слуг, какой-то человек в кожаном колете и немецком шлеме громко попросил войта и бургомистра принять его немедленно. «Это начальник караула, — неуверенно сказал бургомистр, — он не стал бы беспокоить нас попусту». Рыжеусый высокий немец, начальник ночной стражи, доложил благородным панам-рыцарям и князю-наместнику Курбскому, что люди князя растащили на рынке воз с сеном, учинили драку в пьяном виде и, сопротивляясь страже, убили человека. Пиршество было грубо нарушено, со всех сторон Курбский видел недобрые взгляды, но он встал и сказал спокойно:
— Дело это пустяшное, и незачем было беспокоить шляхтичей и отцов города: на то есть суд, и утром суд разберет, кто прав, а я, князь Ковельский, отныне каждое судебное дело об убийстве буду расследовать сам, как то и положено мне в своих владениях. Сейчас я приказываю своим людям всем идти в замок и охранять его, а пир мы будем продолжать без помехи. Ступай! — сурово приказал он рыжему немцу. — Ты исполнил свой долг. Но ты отвечаешь за спокойствие в городе своей жизнью!
— Друзья убитого — ремесленники цеха оружейников — собираются в своей корчме и вооружаются, — ответил немец. — Если не арестовать убийцу, то они грозятся поднять другие цехи и напасть на замок.
— Хорошо, — спокойно сказал Курбский. — Налейте воину вина, и пусть идет к своей страже: если он захочет, никто не посмеет напасть на дворян короля.
Немец понял, выпил огромный кубок, вытер усы, поклонился всем и молча вышел. Ночью Курбский приказал своим людям нести караул при входе и выкатить на замковый двор четыре заряженные кулеврины с картечью. В городе был слышен шум, топот и выкрики, но ничего не случилось. Так прошли первые сутки правления Курбского в его новом имении.
— Ну и сырость здесь у тебя! — говорил Константин Острожский. Он сидел возле пылающего очага, кутаясь в полушубок, и смотрел на кирпичные стены в потеках талой воды. — Тебе надо подыскать другое жилье, Андрей.
— Нет здесь другого, никто не продает. А отобрать…
— Не вздумай, ты королевский староста, Андрей, а не владыка-самодержец. У нас нет таких обычаев, как в Московии.
— «Нет»! Я знаю, что шляхта у себя убивает холопов без суда, как собак.
— Убивает, и это — срам всему дворянству нашему. Но это — беззаконие, и бывает это в деревне. А здесь, в городе, будь осторожен, Андрей: если они поднимутся все, то ты лишишься и имущества, и, может быть, жизни.
Курбский мрачно смотрел в огонь. Острожский засмеялся:
— Ты так расхваливал наши законы по сравнению с вашими, а теперь…
— Это не законы виноваты, а люди, которые их толкуют вкривь и вкось. Почему я должен терпеть это? Моего человека судят какие-то ремесленники, а он — дворянин.
— Кто?
— Тот, кто, защищаясь, пришиб на рынке какого-то кузнеца! Кирилл Зубцовский. Да ты его знаешь по походу…
— Знаю. Тебе нельзя здесь оставаться, в городе. Я видел одно имение — Миляновичи, верст двадцать отсюда, на реке, его кто-то арендует, но можно договориться. Поедем посмотрим, я советую тебе жить, как я, не в городе. Поедем?
— Хорошо. Но я не дам судить Кирилла все равно.
— Пусть ночью выедет с моими людьми — я отправляю часть обоза вперед, а потом он к тебе вернется. — Острожский задумался. — Тебе трудно будет жить здесь, Андрей, но я всегда буду за тебя, — Он посмотрел на Курбского и покивал круглой головой. — Да, да! Ты не скоро привыкнешь к нашим обычаям, я понимаю тебя хорошо. Переселяйся в деревню и приезжай в Острог, ко мне в гости. Богуш Корецкий тоже за тебя и тоже живет недалеко — в Луцке. Да и Радзивилл Черный — твой друг. Но, говорят, он совсем плох.
— А что с ним?
— Я встретил шляхтича из Владимира, и он рассказал, что Радзивилл никого не принимает и молится целыми ночами. Спаси его Бог!
Курбский опустил голову; он ясно вспомнил горбоносое лицо гетмана, пристальный взгляд широко расставленных глаз из-под стальной челки. «Он не боялся смерти и любил меня», — подумал Курбский, но ничего не сказал. Через день вместе с Острожским и Келеметом он налегке выехал из Ковеля в имение Миляновичи на реке Турье.
Выпал тонкий свежий снег, проглянула теплая февральская голубизна в мягких облаках, и каждый след конский на белом-белом был радостно-четко виден. Они проехали местечко Миляновичи — десятка три домов — и вдоль реки подъезжали к имению — старой усадьбе на холме, окруженному тополевой рощей. Длинный дом, тын, как в литовских усадьбах, деревянная одноглавая домовая церковка, а главное, снежная мягкая тишина — все это сразу стало Курбскому чем-то близким. «Я куплю это имение», — подумал он.
Они слезли с коней и отдали их крестьянскому парню, который вышел во двор на лай собак. Арендатор, тощий голубоглазый волынец, был дома. Он угостил их сливянкой и внимательно выслушал Острожского, который взялся вести переговоры. Была сказана цена, вытащены из тайной шкатулки бумаги, было выпито и съедено достаточно, и наконец они пришли к обоюдному согласию, что через месяц, подписав все, что следует, в городе Ковеле и здесь, у ратмана Миляновичей — местечко тоже имело самоуправление по магдебургскому праву, — Курбский въедет в имение. Арендатор переселялся в сами Миляновичи, в дом своей тещи, — это было выгодно ему, потому что имение требовало денег на ремонт, на дрова и прочие хозяйственные нужды. Курбский мог позволить себе эти затраты: он стал богат. «Служит ли кто в твоем храме?» — спросил он арендатора-волынца и услышал, что приходящий священник служит здесь по большим праздникам и что храм построен в честь Дмитрия Солунского. «Если бы у меня был сын, я, может быть, назвал бы его теперь Димитрием», — подумал Курбский, и ему стало на миг горько. Но потом они еще выпили, и Острожский рассказывал что-то смешное, но не злое, а арендатор-хозяин совсем сомлел, и жена все тащила его из-за стола спать. Он наконец согласился, и Курбский с Острожским тоже пошли в отведенную им комнату для гостей — хорошо протопленную чистую дубовую горницу, застеленную цветными домоткаными половиками, с большой турьей шкурой возле кровати. Они разделись и легли. Впервые за год Курбскому никуда не хотелось ехать.
Имение захватывало, затягивало, как нечто живое, неумолимое, требующее, чтобы его кормили, поили, одевали, защищали. Оно, конечно, давало взамен и хлеб, и скот, и деньги, и, главное, честь и власть, потому что князь без имения — это просто пустой звук, особенно князь-чужеземец. Но взамен оно требовало быть всегда во всеоружий, и не на словах, а на деле: Курбский теперь всегда был при сабле и без десятка вооруженных слуг за ворота не выезжал. Он не мог понять, почему соседи так враждебны, а законы так запутаны и почему в своей вотчине он не может распоряжаться как полновластный господин имущества и судеб своих людей.
ДОНЕСЕНИЕ ВОЗНОГО ВЛАДИМИРСКОГО
О РАЗБОЕ И ГРАБЕЖЕ,
ПРИЧИНЕННОМ КНЯЗЕМ ВИШНЕВЕЦКИМ
В ИМЕНИИ КНЯЗЯ КУРБСКОГО
…Крестьяне Порыдубские и Селищские Ковельского имения с плачем объявили мне, что в воскресенье князь Андрей Вишневецкий, наехавши с немалым войском, приказал слугам своим захватить и загнать в свой двор Вилуцкий два стада, а пастухов поймать и побить… И сказали мне слуги князя Курбского, что на том месте, где на поле видна кровь, князь Вишневецкий приказал слугам своим убить слугу князя Курбского Якима Невзорова и тело его взять с собой. Недалеко от того места на поле при той же дороге видел я человека другого насмерть убитого, и сказали мне, что это боярин князя Курбского Елисей Близневич, и видел я у него в боку рану от копья. А в Ковеле видел я у слуги его милости Курбского Петра Сербулата рану на правом плече, стрелой пробитую, а у четырех пастухов из Порыдуба и Селища видел спины, избитые плетьми, и на руках знаки от веревок.
Имение отнимало все время: возводили новую ограду, чинили двор и конюшни, и надо было еще часто ездить по округе по разным делам и в город. Он, князь Ковельский, должен был вникать во всё — в межевые знаки и в старинные акты, в постановления судов местных и королевских указов. Пришла грамота, извещавшая его, что к марту месяцу он должен во главе ополчения от своих земель явиться к наместнику королевскому во Владимир, чтобы вместе со всем волынским войском выступить к Вильно и далее на Вольмар и Полоцк. И он вооружал своих и писал шляхте и бургомистру, собирая телеги, припасы, порох и заранее отбирая лучших коней. А землевладельцы прятали и зерно и лошадей — весной никто не хотел отрываться от сева и ехать отбивать у русских неприступный Полоцк.
