неблагоприятную обстановку в госпитале, при которой он подвергал больных операции.
В первые годы академической деятельности у Пирогова было много конфликтов с госпитальной администрацией, не в нравах которой было содействовать ему в деле улучшения состояния его хирургического отделения. Наиболее острые столкновения возникали у Пирогова с главным доктором 2-го Военно-сухопутного госпиталя Д. Я. Лоссиевским, которого он прозвал Буцефалом[40]. В своих воспоминаниях, говоря об одном из таких случаев, Пирогов, описывая его, начинает так: «Начну с Буцефаловой глупости…»
Вот пример одного из них. Однажды Пирогов получил от Лоссиевского бумагу, в которой тот писал следующее:
«Заметив, что в Вашем отделении издерживается огромное количество йодной настойки, которой Вы смазываете напрасно кожу лица и головы, я предписываю Вам приостановить употребление столь дорогого лекарства и заменить его более дешевым.
Гл. д-р Лоссиевский».
Возмущенный Пирогов немедленно отправил эту бумагу обратно Лоссиевскому со следующим объяснением: «На Ваше отношение №… имею честь уведомить Ваше высокородие, что Вы не вправе делать мне никаких предписаний относительно моих действий при постели больных» [89].
«Неостывшая энергия, с которой Пирогов настаивал перед госпитальной администрацией об улучшении вверенного ему отделения госпиталя, была ей настолько нова, непонятна и неприятна, что она в лице главного доктора 2-го Военно-сухопутного госпиталя Лоссиевского решила отделаться от него, представив его сумасшедшим» [90].
Опять ситуация, в которой оказался Николай Иванович, нашла свое отражение в классической русской литературе! На этот раз вспоминается пьеса А. С. Грибоедова «Горе от ума», в которой ее яркий герой и свободомыслящий человек Чацкий был непонятен обществу николаевской эпохи и объявлен им как сошедший с ума.
Главный доктор Лоссиевский сделал секретное предписание ассистенту Пирогова и ординатору госпиталя П. Ю. Неммерту[41], следующего содержания:
«Заметив в поведении г. Пирогова некоторые действия, свидетельствующие об его умопомешательстве, предписываю вам следить за его действиями и доносить об оных мне.
Гл. д-р Лоссиевский» [91].
Когда Неммерт показал это предписание Пирогову, последний посоветовал ему обратиться к президенту академии Шлегелю, который не принял никакого решения, а только дал совет Неммерту «оставить бумагу при себе и никому не показывать». Узнав о бездействии Шлегеля, Пирогов немедленно предпринял решительные шаги. Он попросил Неммерта предоставить ему эту бумагу, чтобы показать ее новому попечителю академии, которым стал вместо Клейнмихеля дежурный генерал П. Ф. Веймарн[42], и объявить ему, что если этому вопиющему делу не будет дан соответствующий ход, то он подает просьбу об отставке. Веймарн, по словам Пирогова, был смущен и успокоил его, пообещав, что на следующий день им будет все улажено, и если он и тогда останется недоволен, то этому делу может быть дан законный ход. Веймарн действительно не стал откладывать разрешение этого скандала и после ухода Пирогова тут же послал фельдъегеря за Лоссиевским, который привез его в штаб, где ему предстоял очень серьезный разговор с попечителем академии.
На другой день Пирогова пригласили в контору госпиталя, и там в присутствии президента академии Шлегеля Лоссиевский, в парадной форме, со слезами на глазах, принес извинения Николаю Ивановичу.
Однако Пирогов не просто удовлетворился этим позором главного доктора госпиталя. Воспользовавшись благоприятным моментом, он показал прилюдно Лоссиевскому и президенту Шлегелю мерзейший хлеб, который был роздан больным, и заметил, что это прямая обязанность главного доктора наблюдать за порядком, пищей и всей служебной администрацией.
И далее в течение всей своей врачебной деятельности Николай Иванович не уставал напоминать везде и всегда, что злоупотребления в пище, топливе, белье, лекарствах и перевязочных средствах действуют так же разрушительно на здоровье больных, как госпитальные миазмы и заразы.
После этого инцидента Лоссиевский, по словам Пирогова, сделался тише воды, ниже травы и вскоре был перемещен в Варшаву. Однако и там, на посту главного доктора варшавского госпиталя, он не изменил своей натуре. Во время посещения Варшавы Николаем I была обнаружена масса злоупотреблений, сделанных этим неисправимым казнокрадом, который, наконец, был отдан под суд.
Место Лоссиевского занял доктор Брун. Однако и с появлением нового начальника обстановка в госпитале мало изменилась. Это были, говоря нынешним языком, люди одной системы. Неудивительно поэтому, что вскоре Брун, чтобы скомпрометировать Пирогова, спровоцировал одного больного бежать из клиники на городскую гауптвахту и сообщить там о том, что якобы Пирогов вопреки его желанию стремится сделать ему операцию.
В результате этого происшествия попечитель академии Веймарн предписал производить операции только после общего консилиума и с разрешения главного доктора госпиталя. Такое распоряжение попечителя в корне противоречило той инструкции, которая была дана сверху при занятии Пироговым своей должности. Там определялись отношения администрации госпиталя и главного врача хирургического отделения, который оставался независимым в своих решениях от руководства госпиталя при лечении больных отделения. Это предписание Веймарна не могло не вызвать у Пирогова совершенно законного возмущения. Такое подчинение и контроль со стороны невежественной администрации госпиталя, систематические придирки главного доктора Бруна унижали Пирогова как ученого, клинициста и педагога в глазах окружавших его лиц – сотрудников кафедры, отделения и студентов. В конце концов это привело к тому, что 25 сентября 1845 г. Николай Иванович подает президенту академии Шлегелю прошение об отставке[43]. Она не была принята, но этот демарш помог Пирогову добиться восстановления своего прежнего положения.
Пирогов, со всей своей неукротимой энергией молодого профессора, был полон бескорыстного желания оказывать помощь страждущим и больным людям, не ища при этом личной выгоды. Он был готов без устали оперировать, разрабатывать новые хирургические подходы и инструменты. Увлеченный своей работой, Пирогов не придавал значения многим обстоятельствам, сопровождавшим его жизнь, которые между тем не могли быть не замечены окружавшими его людьми: «Кровь на лекциях Пирогова лилась ручьями, пачкая одежду студентов и профессора, который не обращал внимания на свою внешность и всегда носил белье сомнительной чистоты»[44]. Имея к тому же довольно резкий характер, он должен был с трудом входить в сложившиеся во 2-м Военно-сухопутном госпитале и академии порядки. Ранее уже упоминалось, что Пирогов еще в период своей работы в Дерпте в своем атласе «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций» грубо задел самолюбие И. В. Буяльского, резко критикуя его ранее изданный атлас «Анатомико-хирургические таблицы», награжденный бриллиантовым перстнем от императора. Все это вызвало вражду между двумя знаменитыми русскими хирургами. По словам В. А. Оппеля, «…между Пироговым и Буяльским должна была начаться борьба в смысле соревнования в научной и практической деятельности… и соревнование со стороны Буяльского сопровождалось некрасивыми средствами»[45]. Следует добавить, что Буяльский в академии имел немало сторонников и, в отличие от Пирогова, всегда оперировал в длинном белом и чистом халате. Несмотря на молодость, Пирогов имел довольно скромную внешность молодого,
