Я:
— Спасибо! Завтра увидимся!
* * *
Когда я был маленький, то гонялся за птицами, но сейчас нет. Попробуй их поймай. В руки дадутся разве что цыплята, но это слишком легкая добыча, не счетово.
У этого голубя только одна лапка. Он почти такой же милый, как мой. И ходит бойко, прыгает себе по краешку газона, червяков ищет.
Я:
— Ты потерял ногу в голубиных боях или кошка отгрызла? А может, ты такой родился? Не волнуйся, ты в безопасности, если появятся хулиганы, я тебе непременно скажу, не дам тебя в обиду.
Голубь:
— …..
Знаю, Иисус сказал, я стою сотни воробьев, ну а если пересчитать на голубей? Пожалуй, цена нам будет одна. Голуби даже больше потянут, ведь они умеют летать, а я не умею. Одна лапка или две, все равно люблю их.
Там, где росло дерево, теперь трава. Когда дерево повалило ветром, рабочие выкорчевали его и засыпали яму землей. А сейчас на месте ямы трава, уже густая, земли почти не видно. Удивительное дело. Откуда она взялась? Траву никто не сажал, я не видел. Взяла и сама выросла, будто по волшебству.
Ну, семена мог принести дождь. Это все, что приходит мне в голову.
Сажусь на новую траву и слушаю, как ветер шумит в ветвях. Звук похож на море. Мне нравится, когда ветер звучит, будто прибой, это очень успокаивает. Иногда делаешься такой маленький внутри, усыхаешь, что ли. Хочется побыть у моря рядом с птицами.
Если Агнес умрет, я поменяюсь с ней местами. Пусть берет мою жизнь, а я возьму ее смерть. Я не против, ведь я уже пожил. А Агнес всего-то годик с небольшим. Надеюсь, Бог мне позволит. Ну, попаду на небеса пораньше, ничего страшного. Я готов. Успеть бы только попробовать «Смесь Ужастиков». (Из всех конфет «Харибо» эти мне нравятся больше всего. Тут есть мармеладки в форме летучих мышей, пауков, привидений. Мама говорит, они богомерзкие, но она слишком близко принимает все к сердцу.)
Мама:
— Не глупи. Агнес не умрет, у нее всего-навсего температура.
Я:
— У сестры Мозеса Эйджимана тоже была температура. Померла.
Мама:
— Это совсем другое.
Лидия:
— Она померла, потому что ее мама обратилась к «джу-джу» знахарю. Это всем известно.
Все равно мне очень страшно. Всякий может умереть, даже маленький ребенок. Мертвый пацан никому ничего плохого не сделал, а его зарезали. Я видел кровь. Его кровь. Если это случилось с ним, может случиться с кем угодно. Ждал я, ждал, когда Агнес скажет мне «Привет», да так и не дождался. Посопела в трубку, и все, совсем не то. И тихо, и торопливо, и хрипло.
Бабушка Ама:
— Она поправится. Бог не оставит ее.
Я:
— Где папа?
Бабушка Ама:
— Работает. Хочешь ему что-то передать?
Я:
— Скажи ему, чтобы захватил одеяло для Агнес, когда будете улетать. Одеяла в самолете колючие и электричеством бьют.
Бабушка Ама:
— Обязательно скажу. Не волнуйся.
Вешая трубку, я слышал, как Агнес дышит мне в ухо. Погромче бы. А то очень уж далеко. Даже не знаю, почему так: сначала помрешь с концами и только потом попадешь на небеса. Тут не помешала бы особая дверь, чтобы можно было ходить туда-сюда, вернуться когда захочешь, типа в отпуск. А то вечность — это уж очень долго, несправедливо как-то.
Акулы никогда не спят. Плыви или умри, но не смей заснуть даже на секундочку По-моему, я это вычитал в своих «Порождениях морских глубин», а может, мне приснилось. Сон у меня был черный-черный. Я упал в море, и это море было Смертью, той самой, куда попадет Агнес. Все Внематочные и Нежеланные были там. Они плакали и толкали меня, когда я проплывал мимо. Я никого не мог взять с собой, у меня не было на это сил, плыл себе и плыл, будто акула, и слышал, как Агнес зовет меня.
Агнес:
— Гарри!
Но я не мог остановиться. Она была совсем одна, а я плыл дальше и надеялся только, что волна подхватит ее и вынесет на берег. Иначе ей не спастись.
Проснулся, а у меня ноги устали, наверное, брыкался во сне и барахтался. Надеюсь, мне удалось поднять большую волну Ей будет где разогнаться, путь неблизкий.
В Кокробите[16] на море папа учил меня плавать. Мы как раз отвезли в отель на берегу стулья, которые он сделал. Поначалу я боялся акул, но папа знал, как их отогнать, если подплывут слишком близко.
Папа:
— Надо всего-навсего стукнуть их по носу. У них очень нежные носы. Акула чихнет, зажмурится, а ты тем временем уже далеко.
Папа придерживал меня за живот, а я молотил по воде ногами. Плевое дело. Мне нравилось поднимать волны, они нам типа не давали разлучиться. Казалось, я вот-вот уплыву далеко, но папа подхватывал меня, поворачивал к себе, и я снова был в безопасности. Море оказалось очень большим, в голове не умещалось. Смотришь вдаль и не понимаешь даже, где начало, а где конец. Один из рыбаков то и дело прыгал в море и тоже поднимал волну, и она смешивалась с нашей волной, они не разбегались, как можно было подумать, а смыкались, словно пальцы в сплетенных ладонях. Волны накрывали друг друга, и море становилось таким, как прежде, ровным и гладким. Очень умно. Волны подталкивают вас друг к другу, чтобы вы не потерялись. И остается лишь держать курс и молотить по воде изо всех сил.
Я проснулся слишком резко и тебя не увидел. Еще не открыв глаза, я почувствовал: ты за окном, но стоило мне разжмуриться, как ты уже далеко-далеко! В следующий раз не улетай, мне хочется поговорить с тобой. Расспросить, есть ли действительно небеса.
Голубь: Есть.
Я:
— А мертвый пацан там? Так и знал! А Агнес, она поправится? Не хочу, чтобы она умерла тоже. Смерть ей не понравится, ей одной будет очень страшно.
Голубь: Она поправится. Мы не оставим ее в одну, обещаю.
Я:
— А откуда мне знать, что ты говоришь правду? Что, если ты только у меня в голове?
Голубь: А в животе у себя ты меня не ощущаешь?
Я:
— Бывает. Если налопаюсь до отвала. Или когда слишком многого хочу.
Голубь: Нет это я, Верь мне, Гарри, я не лгу тебе. Спи снова.
Я:
— А давай ты мне приснишься, и мы улетим куда-нибудь вместе, словно я — один из вас? Хочу наделать на голову какому-нибудь плохому человеку, круто будет!
Голубь: Посмотрим, что можно будет сделать. А сейчас закрывай глаза.
* * *
Брейден Кэмпбелл чихает как мышь. Думаешь, что сейчас этот громила даст череду залпов, а выходит один-единственный писклявый чих. Еле слышно. Совсем не похоже на залп. Чесслово, ухохочешься.
Коннор Грин:
— Ну будто оргазм у мышонка!
Только смеяться нельзя, иначе Брейден устроит тебе ад на земле. Оргазм — это мышкин чих. На сегодня это мое любимое слово.
Брейден Кэмпбелл:
— Апчхи!
Я:
— Оргазм!
Брейден Кэмпбелл:
— Отвали!
Брейден Кэмпбелл в седьмом классе самый крутой. Его никто еще никогда не побил. Он здоровенный, но быстрый. У него есть особый прием — захват головы. Это когда он зажимает твою голову под мышкой, и ты не можешь видеть и дышать. А как он бьет! Другие только машут руками, воздух месят, но если Брейден Кэмпбелл стукнет — второй раз не захочется. Видел собственными глазами. Как трахнет Росса Келли по затылку у того изо рта аж слюни вылетели. Чокнуться можно. Брейден Кэмпбелл вырубит тебя одним ударом.
Чевон Браун второй по крутости. Он поменьше Брейдена будет, но, пожалуй, побыстрее. И он ничего не боится. Лупит куда попало, по животу, по яйцам. Ему плевать, убьет он тебя или нет.
Кайл Барнс вечно исподтишка толкается. Плевать, куда ты отлетишь, в стену, в кусты или куда похуже. Затаится и — раз! Настоящее трусло. На него есть только один способ — держаться подальше. Тогда он не сможет тебя пихнуть, а больше он ничего не умеет. С ним я готов потягаться. Я для него чересчур быстрый. Ему до меня не добраться.
Кайл Барнс:
— А ну двигай сюда, кисуля!
Я:
— Извини! Мне и тут хорошо!
А я круче Гидеона Холла. Он в другой половине седьмого класса. Все говорят, что он крутой, но это все из-за его компании. Сам по себе он слабак. Одно время Гидеон Холл мне проходу не давал. А я как-то на бегу локоть выставил, так Гидеон чуть не свалился. Даже не погнался за мной. Какая уж тут крутизна.
Латрель побил парня из девятого класса. Я его не видел, только слышал о нем.
Руку ему что ли, сломал. Даже полиция приезжала.
Все вокруг:
— Как навалится, рука и треснула. Чума! Кость наружу торчит, все такое. Этот парень больше не сможет играть в баскетбол. И руку над головой поднять не сможет, и вообще рука останется кривая.
Бретт Шоукросс моментально выходит из себя и забывает, как надо драться. Носится по кругу и без толку кулаками машет. Но пока его не разозлишь, он очень даже крутой: ударит расчетливо, подножку подставит. А как взбеленится, так сразу придурком становится. Тогда можешь считать себя в безопасности, он тебя даже не стукнет как следует. Глаза нальются кровью, и он потеряет сразу и зрение, и разум.
