Тот улыбнулся и неожиданно мне подмигнул:
— А ты все-таки «сладкая девочка»! Никогда прежде не пробовал ничего вкуснее!
И быстренько удалился, пока я не сказала ему чего-нибудь ласкового. Но все же капитан мне понравился: такой жизненный задор встречается нечасто. И злиться на таких людей очень сложно.
К концу рабочего дня за мной, как обычно, зашел Ромич. Конечно, я не боялась ходить одна по городу, но мама и папа настаивали на сопровождении, и я не стала с ними спорить, тем более что всегда была рада компании друга. За эти годы мы с ним выучили три языка и теперь часто по дороге домой развлекались тем, что болтали на них, вспоминая слова и обучаясь не бояться говорить на чужом языке. Конечно, мы не знали многих нюансов, однако, как говорил профессор, как только мы попадем в среду, все должно встать на место, а пока полученных знаний вполне достаточно. Произношение нам тоже ставил проф. Мы с Ромичем уже пару раз общались с тализийцами, туранцами и фаргоцианами, которые приплывали в наш порт, и оно, как говорили носители языков, было вполне приличным.
— Ой, а что это за парочка идет? — окликнула нас Рунира, стоявшая в кругу подруг недалеко от центральной площади. — Вы только посмотрите, раб ведет лягушку в ее болотце. И как, раб, не противно?
Я уже давно научилась не обращать внимания на эту вздорную девчонку, и это злило ее еще больше, а вот Ромич тут же вспыхнул и сжал кулаки. Ему недавно исполнилось пятнадцать, из длинного и нескладного мальчишки он превращался в привлекательного светловолосого парня с пронзительными голубыми глазами. Да, в его фигуре еще вполне отчетливо проступала угловатость и природная худоба, которая и с возрастом никуда не денется, сделав его тело лишь более гибким и жилистым, но ум, светившийся в его глазах, уверенность в себе, которая совсем не была свойственна рабам, и внутренняя сила придавали ему привлекательности, которая с каждым днем росла. И если бы не клеймо раба, он бы давно уже стал объектом сладких грез и мечтаний многих девчонок на выданье. Но вот просто объектом сладких грез ему стать ничего не мешало. Видимо, поэтому тринадцатилетняя Рунира в последнее время стала чаще его задевать, а уж если видела нас вдвоем, то ее язвительный поток заткнуть было непросто. Вот и в этот раз она специально построила фразу так, чтобы отвечать пришлось ему. Потому что раб не может не ответить на вопрос, заданный ему свободным человеком.
Я положила руку парню на предплечье — не ввязывайся, мол, в эту бессмысленную склоку. Он укоризненно покачал мне головой и просто ответил:
— Я горд честью сопровождать Лейлу-хании12.
Сказав это, он наклонил голову в знак прощания, и мы пошли дальше. Рунира не ожидала такого спокойного ответа, а потому растерялась и не нашлась сразу, что сказать, чем мы и воспользовались, стараясь побыстрее миновать эту неприятную компанию.
Когда мы отошли довольно далеко по пустынной улице, я сказала:
— Ромич, спасибо.
— За что? — удивился он.
— Что не стал с ней ругаться.
Уже было несколько случаев, когда Ромич дерзко отвечал на выпады Руниры. И за это отцу пришлось лично на глазах у «обиженной» стороны пройтись плеткой по его спине. Да, есть здесь и такой закон: если раб оскорбляет свободного человека, то свободный может наказать его сам с разрешения хозяина раба или передать эту обязанность его хозяину. Хозяин может настоять на том, чтобы самому определить и исполнить наказание. Те несколько раз отец брал эту обязанность на себя. Разумеется, совсем не наказывать Ромича он не мог, тем более что Рунира и ее бабушка хотели видеть экзекуцию. Хорошо хоть ее мать, Мира, так и не решалась даже близко подходить к нашему дому. Бил отец, конечно, не в полную силу, но следы от плети еще долго держались на спине парня.
— А разве я мог иначе? — с горечью ответил он и отвернулся. — Я раб, Лейла, и должен выполнять просьбы своей хозяйки и нести наказание, если посмел слишком дерзко ответить завистливой малолетней идиотке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мне тоже стало горько, ведь он прав. Во всем прав. И совершенно не имело значения, что для меня или моих близких он давно перестал быть рабом. Даже мама и та давно уже свыклась с мыслью, что профессор, Ромич и Кирим в наших глазах не рабы, и относилась к ним как к друзьям или даже членам семьи. Но все это не отметало того, что в глазах других людей они так и остались презренными рабами.
— Ромич, ты же знаешь, что я никогда не относилась к тебе как к рабу! — На это он лишь криво улыбнулся. — Давай, я поговорю с отцом, и он даст тебе свободу?! — воскликнула я.
Этот разговор происходил уже не раз и не два, но я все равно продолжала поднимать эту тему.
— И что это изменит, Лейла?! — взорвался парень и, размахивая руками, с неизбывной болью продолжил: — Разве ты не знаешь, что в Шалеме в глазах людей я навсегда останусь человеком с клеймом раба? Разве ты не знаешь, что никто никогда не даст мне нормальную работу и не будет платить, как рожденному свободным? Разве ты не знаешь, что, потеряв вашу защиту, надо мной начнут измываться все кому не лень? Разве…
Я обняла его за талию и крепко к нему прижалась. А потом подняла голову и посмотрела в глаза:
— Ромич, но ведь ты можешь вернуться домой, в Фаргоцию. Там найдешь свою семью. Никто и никогда не узнает, кем ты был раньше. Отец поможет тебе деньгами и даже рекомендации даст. Я знаю. Он сам мне об этом говорил.
На это Ромич лишь тяжело вздохнул и погладил меня по голове:
— Лейла, я уже давно не помню своего дома, а моей семьей стала ты и твоя семья. И плевать я хотел на всех Рунир скопом. Поняла?
— Нет, Ромич, не поняла! — я вырвалась из его рук и начала ходить взад-вперед, размахивая руками. — Ты скоро станешь совсем взрослым! Тебе нужно определиться, чем ты будешь заниматься в жизни, повидать мир, наконец! Потом найти хорошую девушку, жениться, наделать кучу детишек и жить долго и счастливо полноправным членом общества! И как ты собираешься все это провернуть в Шалеме?
На удивление, Ромич не разозлился, как делал это обычно при таких разговорах. Он просто скрестил на груди руки и спокойно проговорил:
— Я уже все решил — буду помогать твоему отцу в торговле. Он сказал, что с тем образованием, которое я получил вместе с тобой от профа, я со временем вполне смогу стать его помощником. Так и мир посмотрю. А что касается женитьбы… вот уж о чем я думаю в последнюю очередь!
— Ага, конечно! — подначила я. — Именно поэтому ты тайком подглядываешь за соседскими девчонками, когда они купаются в море, умудряясь это делать, несмотря на все кордоны, которые выставляют их родители.
Парень покраснел и, смутившись, пробормотал:
— Ну, посмотрел разок, так что теперь, бежать жениться? — и совсем тихо добавил: — И откуда ты только все это знаешь? Ведь и минуты свободной не имеешь, чтобы за кем-то следить!
Я усиленно прятала улыбку — не говорить же ему, что случайно зацепила у него это воспоминание, когда оно буквально выплескивалось из парня. Видимо, увиденное его очень впечатлило. Я даже не помнила, дотрагивалась тогда до него или нет.
— Ладно, пошли домой, Ромич, а то наши с тобой крики скоро всю округу тут соберут.
Он обернулся — из-за соседнего забора уже кто-то и правда выглядывал.
— Пошли…
***
А ночью мой уже такой привычный мир разлетелся на осколки.
Я спала нервно, долго не могла заснуть, а уснув, видела какую-то кашу из образов и воспоминаний. В тот момент, когда чья-то ладонь зажала мне рот, я даже не сразу осознала, что все происходит на самом деле. А образы, залившие сознание, вполне можно было принять за очередной бред из сновидений.
Войти в порт под видом торгового судна не составило совершенно никакого труда. Документы были составлены так, что комар носа не подточил, а действительно важное, как оказалось впоследствии, даже прятать особо не нужно было: осмотр корабля прошел без особого рвения, а сунутый проверяющему мешочек с золотыми вообще свел его к обычной формальности.
