и подписью: «В каждом разговоре я пытаюсь дойти до точки, когда мое одиночество встречается с их одиночеством. Я должна воскресить в себе одинокую девочку, которой была, чтобы суметь помочь им». И еще: «Кто вырос в счастливой семье, не понимает, насколько несчастным может сделать тебя семья».
Под статьей о «телефоне доверия» нашлась еще более старая статья о спектакле «Гамлет», на сайте местных новостей Маалот-Таршиха. Это была, в сущности, рецензия – правда, без подписи – на спектакль, который поставили в районном молодежном театре. Анонимный критик счел, что при всем уважении к стремлению проявить оригинальность Гамлета не может играть кудрявая девушка, потому что это вырывает сюжет из контекста, и если бы Шекспир узнал об издевательстве, которое учинили над ним в Маалот-Таршихе – так там было написано, – то он бы в гробу перевернулся. Под текстом помещалась нечеткая картинка: на сцене Мор машет чем-то вроде меча.
Потом я перестал гуглить ее имя. Надеясь ее забыть.
Я встречался с девушками, с некоторыми даже спал. Но в процессе я как будто смотрел на себя со стороны. И всегда очень быстро одевался, когда все заканчивалось. Я все яснее понимал, какой редкостью было чувство, которое я испытал во время близости с Мор: что мы одни во вселенной. Когда я просыпался по утрам, пока мое сознание еще оставалось на грани сна, и в последние моменты дня, перед тем как чувства окончательно угасали, она появлялась на моем внутреннем экране, в тюремной робе, и, наматывая свой локон на мизинец, с любопытством спрашивала: «Как дела?»
Я пришел к выводу, что тут не обязательно должна быть альтернатива «или – или»: или Мор – femme fatale, или она жертва судьбы; или я действительно ей понравился, или она использовала меня. Однозначные праведники и злодеи бывают только в голливудском кино. Реальные люди – всегда и то и это. Поэтому возможно, что она действительно влюбилась в меня в Ла-Пасе и пыталась использовать, чтобы избежать тюрьмы. Нет противоречия и между тем, что она рассказала мне много лжи, и тем, что нас действительно тянуло друг к другу.
Я думал и о том, что в глазах Орны, особенно в последние годы, я все время видел того, кем так и не стал. А в глазах Мор – того, кто я есть. А ведь человек со временем становится именно таким, каким его видят.
В конце концов я вернулся преподавать в центральную музыкальную школу. Создал новую группу. Начал вести семинары для всех желающих и снял для этого крышу во Флорентине[50].
В конце концов, сколько времени мы провели вместе? Медовый час в Ла-Пасе. И еще один медовый день в Галилее.
Я снова и снова вспоминал, как она положила мне голову на плечо, и говорил себе: девушка, которая делает такое, заключает с тобой союз. А ты взял и разорвал его. Ну или проспал любовь, которая приходит лишь раз в жизни: был, видите ли, слишком осторожен.
Об этих мыслях я никому не рассказывал. Подобно тому как на шиве все пытаются утешить скорбящих, произнося одну и ту же фразу – «Пусть не придется вам больше горевать», – так и сейчас мнение о том, как мне следует относиться к Мор и ко всей этой истории, было единогласным у всех моих друзей, у моей мамы и сестры: «Кто бережет свою душу – отдались от них»[51].
И все равно всякий раз, когда я шел по улице, я думал о Мор.
Я фантазировал, что ее отпустили на время из тюрьмы – и мы совершенно случайно встречаемся.
Я продумывал этот сценарий в мельчайших подробностях. Во что она будет одета (в облегающие брюки и просторную блузку). Волосы – распущенные. Седые нити – пусть останутся седыми. Походка – легкая, летящая, как в Ла-Пасе. При ходьбе подпрыгивают большие сережки. Ее улыбка, когда она замечает, что я иду ей навстречу. Радостная. Ее взгляд, когда она подходит ближе. Наивный, как у старшеклассницы из религиозной школы.
Но я не поддаюсь на эту наивность. Нет и нет. И, не дожидаясь, пока она обнимет меня, или скажет «Привет, Несокрушимая Скала, как поживаешь?», или сделает еще что-нибудь такое, отчего я утрачу бдительность, – я ударю ее по щеке. Несильно. Не для того, чтобы причинить боль. Но все-таки дам пощечину. За то, что пыталась подставить меня. Она схватится за щеку. Не удивится. Не обидится. Не рассердится. И скажет холодным тоном: Омри, ты все такой же. Так что последнее воспоминание, которое у меня останется о ней, будет отвратительным, и жить дальше с ним будет куда проще, чем с воспоминанием о том, как она положила мне голову на плечо и сказала: я сбилась с пути, Омри.
И куда проще, чем с запиской, которую я получил от нее ровно через год после того, как ее посадили.
* * *
На нижней стороне крафтового конверта, который протянула мне сотрудница почты, не было написано, от кого он, и даже когда я пощупал его и понял, чтó внутри, – я все равно не догадался, что конверт от нее.
Я подумал, что это подарок от кого-нибудь из давних моих учеников, который хочет похвастаться своим новым вышедшим диском.
Так что конверт я вскрыл только дома.
Внутри был альбом «Церкви Разума» – «Беги, мальчик». Без подарочной упаковки. А на оборотной стороне диска желтым маркером было выделено название трека номер 11 – «Let Love In».
* * *
Песня начинается с восьми ударов в барабан. Медленных, первобытных – можно представить, что это часть какого-то древнего ритуала. А потом – спокойный перебор акустической гитары, и если не знать группу, то можно подумать, что это тихая лиричная песня, но через несколько секунд вступает солист, и его голос звучит так, словно прорывается из дыры в горле:
Ты красивей всего, когда пьяна,
Не отличаешь добра от зла,
И красоты от…
Ты сбиваешься с пути, когда знаешь,
чего хочешь,
И я такой же,
Я тоже отправился в пустыню
Бороться с сатаной,
Мы вернулись вместе,
Стали друзьями.
Let love in, let love in, let love in, let love in.
Я не заметил, что между диском и конвертом была записка. Она упала на пол и, только когда песня закончилась и я встал, чтобы выключить проигрыватель, попалась мне на глаза.
Обычная бумага, которой пользуются в офисах, желтый квадратик, и на нем всего лишь три слова:
Не жди меня.
* *
