как привязанный. Всюду караулил. А мне было уже всё равно. Хотя нет, наверное, не всё
равно. Мне захотелось что-нибудь сделать назло. Только кому назло – не понятно. Ну, и махнула
рукой, сдалась… И забеременела. Избегала его потом, как могла, а он всё время пугал. В кармане
он постоянно носил маленькую финочку. Встретит днём где-нибудь в магазине и шепчет: не
придёшь сегодня – зарежу. И чего я, дура, боялась!? Рассказала бы братьям, так они бы выучили
его, но я и сказать-то не решалась. Его потом свои же избили, когда узнали про эту финочку. Он
вроде бы поутих, а у меня брюхо. Я уж затягивалась потуже, да у меня, слава Богу, не так заметно
было. Все мучилась: как родителям сказать? Один раз ночью слышу: мама плачет. Отец
спрашивает её: «Заболела или что?» «Да нет, – говорит, – девка-то у нас, вроде, беременная». «Да
я уж вижу», – это отец говорит. Когда они заговорили, я прямо сжалась вся, а потом будто камень с
души отвалился. А тот всё ходит, ночи на лавочке просиживает. Однажды осмелился в дом войти.
Я только что корову подоила, мама тогда в больнице лежала. Отец говорит мне: «Приляг, отдохни».
У меня было высокое давление, ноги отекали. Слышу его голос у дверей. Что-то там отцу лепечет,
мол, люблю, жениться согласен. А отец размахнулся да этим ведром с молоком как врежет ему
прямо в лоб! Я выскочила, вижу: он упал на пороге, лежит весь в молоке. Как мне противно и
стыдно было смотреть на него – ох, думаю, да с кем же это я связалась-то… А уж с какой
нелюбовью я ребёнка носила. Думаю, хоть бы он умер, хоть бы родился раньше времени да не
выжил. Как мне тяжело и стыдно было беременной ходить. А когда он родился, я даже ужаснулась:
как же я могла думать такое, ведь это мой ребёнок… Вот такой грех я совершила тогда. Наверное,
мне это не простится и как-нибудь спросится ещё.
– Не говори так, не надо, – просит Роман, – не наговаривай. А где Сашка сейчас? Почему с
тобой не живёт?
– Да живёт он и со мной. Только мои родители так к нему привязались, что больше-то он у них.
Уходит Роман до рассвета – не дай Бог, кто-нибудь увидит. По селу идёт напряженно и
сторожко, чтобы первым услышать любого встречного и нырнуть куда-нибудь за палисадник. Но
внутреннего душевного ликования это скрадывание не гасит. Как после армии, перед вступлением
в партию, боялся он, что в селе узнают про его отношения с Наташкой! Дурак! Да кто бы стал
спрашивать и судить об этом? Тот, кто лучше его? Только где он и кто? И вот теперь приходится
прятаться снова. Но теперь уж из-за опасения лишних сплетен.
За селом, уже на виду своего дома, можно распрямить плечи, свободно вздохнуть. Как
непредсказуема жизнь! Постоянно наблюдать со стороны, тайно вздыхать об этой молодой,
статной женщине, обычно лишь приветливо кивающей при встречах на улице или в магазине, и
вдруг обнаружить, что именно она-то и ждёт тебя! Да как же не броситься в этот сладкий душевный
водоворот, забыв обо всём!? Теперь он как неожиданное открытие и драгоценность несёт в себе
ощущение её горячего, откровенно и бесстыдно раскрытого, толчками отдающегося тела,
источающего интимный, терпкий, тёплый и влажный аромат. И это ощущение плотского настолько
сильно, что Роман и сам себе кажется куда более материальным, чем был ещё сегодня утром. И
не только он. И этот мир с синим необъятным куполом и дырочками звёзд на нем тоже куда более
плотен и реален. Вчера это небо, звёзды и воздух были иллюзией, а сегодня всё это плотское,
материальное, существующее по-настоящему.
Несмотря на ночную усталость, думается в эти ранние часы отчётливо – откуда эта бодрость и
энергия? Кстати, куда это он бежит? Сейчас можно никуда не спешить. Всё это время его. Зачем
346
выбегать из таких минут? Надо, напротив, как можно полноценней прожить эти насыщенные,
потрясающие мгновения.
Замедлив шаг, а потом и вовсе остановившись на середине подъёма, Роман смотрит в
пульсирующий звёздами земной потолок, срезанный косой плоскостью склона, над которым ещё
более косо висит громадный ковш Большой Медведицы. «Студёные звезды Медведиц» – невольно
вспоминается из Вергилия, прочитанное ещё в «Эпоху Голубики». Каждая звезда выглядит
обессиленной искоркой, однако смотри на неё минуту, две, десять, год, всю жизнь – и не
дождёшься её потухания. Мерцая вот так слабо и, можно сказать, необязательно, она спокойно
перемерцает и тебя и, возможно, всё Человечество. Пошли этой звезде свой взгляд, и она вернёт
его лишь тем твоим потомкам, которые и о существовании твоём не знают. Оставь в своём взгляде
душу, и она улетит в бесконечность пространства и времени. А может быть, звёзды кажутся нам
умудрёнными потому, что с них осыпаются на нас взгляды и души предков, которых мы даже не
знаем? Ведь они-то смотрели в небо куда чаще, потому что ещё совсем недавно звёзды, не
засвеченные фоновым сиянием городов, были куда ярче, чем даже теперь, на этом косом
небосклоне. А может быть, в этом звёздном потоке есть весточки его отца и матери? Наверное,
отец смотрит на него так же, как смотрел тогда, когда Ромка, даже ещё не знающий о
существовании смерти, клубком выкатился из-под колёс автобуса в райцентре. «Не смотри так,
папа. Я уже и сам знаю немало. Хотя о смерти ты, конечно, и теперь знаешь куда больше».
С подстанции удобно смотреть на звёзды. Роман глядит на них постоянно, но сегодня что-то
странное происходит с одной яркой южной звездой. Или, может быть, это что-то с глазом ( соринка,
что ли, попала?), но только вдруг эта звездочка видится потекшей, как слеза. По чёрному бархату
неба, испещрённому другими звёздами, она катится огненной каплей, как могла бы катиться по
стеклу капля дождя. Это продолжается какое-то мгновение, которого достаточно, чтобы вздрогнуть,
стряхнув всякий романтизм. Что это? Что за предвестие? Был бы гадатель, так напророчил бы…
Сколько поэзии и одновременно холода в этих звёздах.
А, кстати, позволительно ли ему, аморальному типу, бредущему от чужой женщины, думать и
размышлять о звёздах? О звёздах должны размышлять чистые. Хотя, что звёздам до наших
нелепых заморочек? Ни один самый безнравственный, с нашей точки зрения, поступок не заставит
моргнуть ни одну искорку на небе. У звёзд своя, абсолютная истина. Такие же простые истины есть
и у людей, только люди сами запутывают их
