с толкача расфуфыкав мотоцикл, спать не дают собственные мысли. Конечно,
раньше-то он и сам поступал с женщинами не всегда честно, но что он в сравнении с этой
соплюшкой?! Куда ему до мастерства красивых искренних слёз! Но рассказать об увиденном за
окном, Нине, значит, и вовсе опозориться.
* * *
На сессию Смугляна уезжает всё-таки пораньше. Сначала она завезёт Машку родителям в
Елохово, а потом до начала экзаменов позанимается в городе, в читальном зале. Собираясь с
вечера, они вспоминают, как однажды ездили на сессию вместе, и Роман навещал своих детей у
Голубики. Теперь это невозможно. Теперь и расстояние не то, и работа не та, и отношения не те.
Автобус уходит из Пылёвки рано утром. Роман везёт жену и дочку до остановки на мотоцикле,
усаживает в автобус и с каким-то опустошённым сердцем возвращается домой…
Состояние душевной пустоты не отпускает до самого вечера. Чем-то оно похоже на
недомогание. Уж не заболел ли он? Всюду чего-то не хватает. Чего-то или кого-то не хватает в
доме, необыкновенно просторно в пустой ограде, где недавно бродила Машка, таская за шерсть
Мангыра, а в душе и вовсе как в продувной трубе. В раннем отъезде Нины есть и другая причина.
Она специально даёт ему возможность для решительных действий с Зинкой. Только эта
возможность уже не нужна. Партия проиграна, Смугляна она об этом не знает.
Сидя вечером один, Роман не знает, куда себя деть. За стенкой сегодня особенно шумно: там
кричат, спорят и, судя по характерным репликам, играют в карты. Конечно, можно что-нибудь
попытаться предпринять ещё, но не сегодня. Всё завтра, в тот промежуток, когда девчонки
вернутся с отары, а ребята ещё не приедут, он просто пригласит Зинку в гости. Сюда Тимоша за
ней не придёт. Спать Роман ложится поздно, положив под подушку фонарик, чтобы ночью
посветить на часы и заметить, когда ухажеры уедут.
Просыпается он лишь в восемь часов утра, и опять-таки от шума за стенкой. Девчонки, видимо,
уже собираются на работу. Одевшись, Роман, выходит на крыльцо, потягиваясь со сна,
поворачивает за угол, да так и остаётся в вытянутом положении: мотоцикл Тимоши с баком,
припорошенным за ночь лёгким снежком, стоит у крыльца. Ничего не понимая, Роман входит в
дощатый гараж, сквозь щели которого хорошо видно крылечко второй половины дома, и садится
там на чурбак. Может быть, ребята не могли завести мотоцикл и ушли пешком?
Через несколько минут на крыльце показываются Тимоша и Сашка. Смахивают с мотоцикла
снежную порошу.
– Ну, как у тебя? – спрашивает Сашка.
– Все нормально, – улыбаясь, отвечает Тимоша, склонившись и подсасывая карбюратор. –
Сначала она мне говорит: «Ладно уж, лежи рядом, только смирно лежи…» Ну, а чего же я смирно-
то буду лежать, когда рядом такая диковина. А у тебя?
– Да только под самое утро всё и получилось.
Ребята уезжают. Роман сидит на том же чурбаке. Подъезжает машина за девчонками. Они
выходят, обе влезают в кабину. Роман ещё минут пять сидит в гараже, пока не чувствует, что
342
начинает уже застывать. Как он смешон с этим своим подсматриванием со штакетника, с
прислушиванием через стенку. И весь его этот позор из-за своего внутреннего голодного самца…
К счастью, через два дня Зинка и Наташа тоже уезжают со всем скарбом на отару. Роман, видя,
как девчонки грузят узлы, подходит к ним, чтобы спросить о книгах, которые давала им Нина.
– Да я же их вернула, – говорит Зинка.
– Когда?
– Сегодня.
– Сегодня ты к нам не заходила.
– Заходила, когда тебя не было, и оставила книги на кухне на столе.
– На столе ничего нет.
– Ну, матерью тебе клянусь, – говорит Зинка, для пущей убедительности с потрясающей
искренностью глядя прямо в глаза, – я оставила их на столе.
Роман смолкает – может быть, он просмотрел? Ладно, посмотрим ещё. А пока заберём свою
посуду. Тарелки и чашки на столе грязные и засушенные. В кастрюле на полу – прокисший суп.
Квартира, вопреки уверениям Ураева, остаётся не только не побеленной, но теперь даже не
подметённой. На веранде выбиты стёкла.
Никаких книг дома на столе нет. Нет их и на полках. Они в узлах Зинки. Роман обессилено
опускается на диван. Ну, ладно не хотелось Зинке книги отдавать, врать пришлось. Но мать-то
здесь при чём?! Кто тянет её за язык? Выходит, снова он купился на этот взгляд прямо в глаза, как
и тогда, при свете луны, когда по её пальцам скатились слёзы. А ведь на самом-то деле, нет ничего
страшнее, чем распахнутые глаза, потому что когда мы смотрим в них, мы верим. А они лгут. Когда
взгляд человека направлен прямо на тебя, то это кажется пределом искренности. На самом же
деле в них может быть ложь. Глаза тем и страшны, что они создают двойной обман или даже
обман в квадрате.
Вечером Роман едет в село за молоком, а, вернувшись домой и заехав в ограду, с удивлением
видит, что мотоцикл Тимоши снова стоит около второй половины. А это ещё как понять?
Перепрыгнув через штакетник, Роман идёт к двери, входит в квартиру. В руках Тимоши большие
плоскозубцы, которым он срезает, кажется, уже последний выключатель. Всё срезанное:
выключатели, патроны, розетки – у Сашки в тряпичной сумке. На стенах – лишь голые концы
электропроводки. Из сумки же торчит срезанный электросчётчик. В другой Сашкиной руке –
алюминиевый чайник, забытый девчонками.
Роман стоит и смотрит на них с усмешкой. Их наглость, конечно, возмущает до предела, но
улыбается он уже другому – тому, что он сейчас сделает с ними, причём, совершенно справедливо.
Больше всего ему нравится чайник, им надо обязательно воспользоваться – помять об их головы.
Однако они почему-то тоже смотрят на него с усмешкой. И, кажется, без всякого страха. Открыто
приехали и спокойно работают себе. А усмехаются, вероятно, от того, как Зинка расписала им его
ухаживания. Хорош же он был, красуясь перед ними в пиджаке и галстуке, источая запах этого
чёртового «Шипра»! Ну, ничего, сейчас вы забудете все детали этой комедии, забудете даже то,
каким одеколоном пахло тогда.
– Ну, и кто же будет всё это восстанавливать? – спрашивает Роман, постепенно входя в
необходимое холодное состояние.
– Ты, конечно, – отвечает Тимоша, – ты электрик, ты и восстановишь. Тебе всё это привезут. А
это, – кивает он на мешок, – уже наше.
И тут Роман останавливает себя, задумавшись там, где по всем рекомендациям прапорщика
Махонина, задумываться как будто и не стоило. А ведь бить-то их нельзя. Небезопасно.
