её в Выберино, когда почтальонша опасливо
отдёрнула руку с телеграммой, которую ему принесла, попросив сначала расписаться за неё. Это
снова чёрный прилив Судьбы! Но чего ему ещё бояться, кого ещё терять, если терять уже некого?
Кто? Кто-о?!
– Давай-ка выпьем сначала… – говорит Боря. – Хотя лучше уж сразу, чтобы знать, кого
поминаешь. Так вот давай-ка помянем с тобой дружка нашего и одноклассника – Серёжку
Макарова… Пусть земля ему будет пухом.
– Серёгу?! – с недоумённой улыбкой и с вдохом облегчения переспрашивает Роман. – Чего ты
несёшь? Что с ним опять?
– Теперь уж не «опять». Теперь уж совсем. Всё… готов. Отдуплился. Четыре дня уж как. Это до
нас только сегодня дошло. А его ещё вчера после обеда зарыли на станции Крутой.
– Да ерунда это всё, – отмахивается Роман, больше всего раздражаясь от фальшивого, как ему
кажется, тона Бори, – наверное, всё переврали, как обычно. Ведь у него же мать умерла… Так мы
это знаем. Но как это можно было на Серёгу перевести?
Однако Боря, не слушая его дальше, берёт и опрокидывает в себя поминальные полстакана. И
это почему-то убеждает больше. Водку просто так в таких случаях не пьют.
– Да теперь они уж оба там, – морщась от выпитого, продолжает Боря. – Надежда Максимовна
от водки сгорела, а Серёга повесился…
– Повесился? Что же, он сам себя?!
У Романа падают руки на стол, вместе с невыпитым стаканом. Как в это поверить? Если б это
случилось с кем-то другим… Но с Серёгой! Чтобы он – да мёртвый… Его можно представить сейчас
348
каким угодно, но только не в гробу. Не в гробу, обитом красной тканью, какой обычно их обивают.
Как можно в таком виде представить лучшего друга, друга детства, одноклассника?! Чушь! А как же
их несостоявшееся объяснение? Как обида, которую надо ещё высказать ему? А своё покаяние?
Как Серёга мог уйти без всего этого? И если всё закончилось так, то зачем его невероятная
способность к музыке, зачем его умение играть на гитаре, баяне, других инструментах? Кто будет
играть те классические вещи, которые играет (или уже «играл») он? Если вешаются такие, то на
ком же будет держаться всё? Как можно засунуть в петлю такую светлую голову? Как не понимает
Серёга, что без него на белом свете хуже? Да ведь без него и себя меньше стало. Роман
обнаруживает в себе какое-то странное желание – вернуть, прокрутить назад момент, когда Боря
сообщил новость, а потом снова двинуть события вперёд, но уже как-нибудь иначе, как по другой
борозде. И пусть потом Боря говорит о чём-нибудь другом. Ну, хотя бы возьмёт и предъявит какие-
нибудь претензии из-за Тони. Может быть, он лишь просто уклонился не туда, принеся с собой
совсем не те события?
– Как это произошло? – переведя дух, опустошённо спрашивает Роман.
– Да из-за водочки всё, – отвечает Боря, кивнув на нетронутый стакан Романа. – Говорят, в
последнее время он закладывал капитально.
Роман автоматически выпивает своё. Минут пять сидят задумчиво и неподвижно. Водка уже
мнёт и разжижает мозги, которые всё равно не соглашаются с новостью.
– Эх, – наконец со стоном говорит Роман, – как же он поспешил! У меня одна вина перед ним
есть, всё хотел сознаться, да не смог.
– Что за вина?
– Это было только между нами.
– С Элиной что-нибудь? – спрашивает вдруг Боря.
– Нет, – с недоумением врёт Роман. – А почему ты так решил?
– Если с ней, так это ерунда, – говорит Боря. – Серёга всё равно от этой музыки улетевший был.
Ни на что внимания не обращал. Даже до своей бабы дела не было. Давай ещё выпьем, помянём.
– А ты откуда знаешь про всё это?
– Да был один случай с ней.
– То есть?
– Да поехал я как-то в Читу, заехал к ним. А она одна. Поит чаем меня на кухне, а глазки
масленые-масленые. Я спрашиваю её: «Чо это ты не на работе?» А она мне: «Я на больничном,
насморк у меня». Я говорю: «Ну да ладно, твои сопли нам не помешают». Взял её и на диван. Она
только для вида что-то там трепыхнулась, ну, чтобы показать, мол, не виноватая я – он сам
пришёл, и всё. Чуть прижал её, она и разомлела. Ну, полежали потом минут пять, покалякали. Она
и рассказала, что в постели Серёга никакой. Если говорит, приедешь, так дай заранее знать. Но у
меня с ней всего разок и вышло. Просто другой оказии не случилось. Давненько это было, теперь
даже не знаю, где она и живёт.
Роман сидит, открыв рот.
– Да как же ты мог?
– А чо такого? Если она сама такая, то какой с меня спрос? Не я, так другой.
– Другой – это пусть. Но мы-то ведь друзья, одноклассники.
– Да ладно тебе! – машет рукой Боря. – Ну и чо, что одноклассники?
Роман поднимается, подходит к Боре.
– Может, отметелить тебя, а?
– Ну чо же, давай, спробуй! – кричит Боря, отскочив к двери. – Я тебе счяс все зубы выхлестну!
Он стоит в какой-то смешной боксёрской стойке, но мгновенного мандража успокоить не может,
затравленно глядя на своего высокого сухощавого одноклассника, блондина с голубыми, по-
забайкальски раскосыми глазами, помня его тонкие натянутые мышцы, которым завидовал ещё
после армии, когда они загорали на протоке с серебряным тальником.
Оценивающе смотрит и Роман, точно зная, что он сделает сейчас, как резко и внезапно щёлкнет
его, так что Боря даже не поймёт с какой руки прилетело. «Ну что же, Бегемот с рыжими
бакенбардами, сейчас Тающий Кот немного поцарапает твою толстую, пористую шкуру!» Вот он,
новый момент справедливого «щелчка волшебника». «Его я щёлкну в челюсть… А потом что?
Добивать? О, Господи, да о чём это я? Как это добивать? За что? Он, что, враг? Что это во мне
срабатывает? Боря таков, каков есть. И намного ли он хуже меня самого?» В том-то и дело, что
ненамного. Дело здесь не в Боре. Хорошо помнятся свои оправдательные доводы, когда Элина
раскладывала пасьянс и воздушно вздымала простыни. Ведь тогда он был готов на всё. По-
настоящему готов. Значит, и он предатель. Хоть на какое-то мгновенье помрачения, да предатель.
Так что не Борю он сейчас ненавидит, а себя в нём. И Борю бить нельзя – каким бы он ни был, он
всё равно свой.
Отступив назад, Роман со вздохом опускается на табурет.
– Ну чо, сдрейфил, ага? Кишка тонка? – торжествующе говорит уже опьяневший Боря, ударив
кулаком в ладонь другой своей руки.
349
– Тонка, Боря,
