твой лучший друг. Спасибо тому, кто
освободил меня от этого.
– Это был Боря.
– Что ж, спасибо и ему. Говорю ему «спасибо» впервые за эти годы. Знаю, что тебе нельзя не
мучиться сейчас, но я хочу, чтобы ты мучился легче. Твоя жизнь и так полна горя. Но что у тебя со
лбом? Кто это?
– Я сам. Сегодня я разодрался сам с собой. Иногда это полезно. Кто-то ругает себя за свои
ошибки, а я – бью.
– Ты сумасшедший, бешеный, ненормальный. И за что ты так себя?
– Это дело только между нами – между мной и Серёгой. Вот мы сегодня и разбирались…
Он сползает со стула и прямо в одежде вытягивается на половике. Лишь Тоня может вот так
искренне и глубоко посочувствовать. Только раньше он как будто не знал, что это сочувствие нужно
и ему. Не знал, что оно возможно вообще. Неужели ж тот горячий камень, что он постоянно
перекатывает в себе, может быть подхвачен чьей-то душой ещё?
– Что с тобой? – не понимая его, испуганно шепчет Кармен, тоже скользнув на жёсткий пол и
целуя его солёные глаза.
– Я не знаю, – отвечает он, не стыдясь слёз, – я просто хочу полежать здесь вот так. И
отдохнуть. Отдохнуть сразу от всего.
Домой он приходит под утро. Ложится, закрывает глаза, а его тут же, совсем рядом за тонкой
плёнкой яви вновь поджидает Серёга. Он приехал как раз в то время, пока Роман был у Тони.
Поднимаясь по склону, Роман видит его сидящим на крыльце. В том, что Серёга живой, нет
никакого сомнения. В этот раз они входят в дом и садятся за стол.
– Ну вот, – говорит Роман, – а болтали, что ты умер.
– Люди наврут, – усмехаясь, отвечает Серёга. – А ты, я знаю, даже сны видел, будто я умер.
Роман не помнит таких снов, напротив, в снах-то он видит его живым. Но признаваться в снах
вообще неловко. С чего это он должен видеть его во сне? Показывать привязанность друг к другу у
них не принято. Нарочитая пренебрежительность – вот что постоянно демонстрируют они.
Не успевает закончиться этот сон, как его сменяет другой, и тоже с Серёгой. Потом ещё один.
Сны наплывают пласт за пластом, причём каждый его слой становится всё достоверней и
реальней. Как будто Роман не верит, что он жив, а сны настойчиво доказывают обратное – жив, и
никаких сомнений!
352
Главное и самое жуткое достаёт под утро. Снится, будто Роман ещё маленький, родители
надолго уезжают, а ему наказывают кормить собаку на цепи. Проходит несколько дней, и лишь
тогда Роман вдруг вспоминает, что он ещё ни разу не дал Чоку еды. Он бежит к нему, голодному,
гладит, просит прощения, но почему-то снова забывает накормить. Проходит ещё три дня, и Ромка
снова с ужасом вспоминает об этом. Но голодная собака всё равно рада ему: обессилено прыгает,
лижет руку. А он не кормит её и теперь. Отвлекается на что-то и вдруг вспоминает уже через
месяц! Со страхом и ужасом подходит к ней и видит, что собака, сидящая на цепи, уже не может
встать, умирая от голода. Но смотрит так же верно и преданно. Лишь смотрит и всё… И тогда
Романа охватывает какое-то смешанное больное чувство, состоящее из невероятной жалости к
преданной им собаке, из любви к ней и дикой ненависти к себе.
Проснувшись, он лежит, пытаясь успокоиться. А ведь самое-то жуткое здесь то, что это – сон
Серёги. Это Серёга когда-то рассказывал ему его. Да разве ж это позволительно: видеть чужие
сны? Неужели Серёга оставил ему здесь и это?
Толком не выспавшись ночью, Роман половину дня бесцельно слоняется по дому, по ограде, по
площадке подстанции, а потом идёт в МТС, на территории которой расположены столярные
мастерские, где ему по заказу напилили досок для дополнительных книжных полок. Он приносит их
на плече в три ходки, но на работу уже не остаётся душевных сил. Усталость и сон берут, наконец,
своё. Роман заваливается на диван. И снова – череда снов. Серёга то приходит, то приезжает, то
они сталкиваются с ним где-нибудь случайно. И снова реальность видений такова, что Роман
просыпается с очевидным ощущением, что известие о смерти друга – нелепый слух.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Разрешённая любовь
Через неделю у магазина случается новая встреча с Арбузовым.
– Ну так что? Мы теперь свояки? – с улыбочкой спрашивает он.
– Что значит «свояки»?
– А ты разве не знаешь? Свояки – это те, кто имеют одну бабу. Как тебе Кармен? Хочешь, скажу,
какой фразой она тебя встретила?
– Какой? – шалея от неожиданной новости, спрашивает Роман.
– Она сказала: «Я знала, что ты ко мне придёшь…»
Роман сидит на своём мотоцикле так, словно его ударили в лоб. Тоня сказала чуть иначе, но
смысл этих слов были именно таков.
– О, да она такая, что заполучит кого хочешь, – продолжает Арбузов, но уже с некоторым
понижением тона, видя реакцию Романа – посмеяться и поделиться своим впечатлением тут явно
не выходит.
У Романа не находится слов. Такое впечатление, будто Арбузов только что вылез из-под их
одеяла. Выходит, что и он такой же «заполученный»?! Значит, и он знает Тоню так же и такой же?
Потому-то он, так сказать, по-дружески, и посоветовал обратить на неё внимание! Выходит, слухи о
ней не напрасны.
– Послушай-ка, – говорит Роман, словно ужимая горечь в своей душе, – не надо о ней так… Ты
здесь человек новый, а я знаю её с малых лет и отношусь к ней совсем иначе.
– Ну, извини, извини, – осаживая своё петушение, бормочет Арбузов.
Теперь он даже жалеет о своей лихой браваде, видя поникшего Романа, который, отвернувшись
от него, заводит мотоцикл, даже не желая больше говорить. Арбузов озадаченно чешет затылок и
шагает дальше.
Роман, забыв о хлебе, привоз которого до этого спокойно традиционно поджидал, едет домой.
По дороге нагоняет Катерину, идущую на склады. Резко, с пылью тормозит, чтобы подвезти.
Катерина садится сзади боком на сиденье, держась рукой за кресло коляски.
– Чо такой хмурый-то сёдни? – спрашивает она.
– Да так, – отмахивается Роман.
– Хлеба-то купил?
– А, обойдусь и так.
– Хоть бы заехал, молока у нас взял.
– Ладно, потом.
– Нина что-то давно ничего не пишет…
– Да ну её! – взорвавшись, кричит Роман и тут же спохватывается. Катерина говорит ему про
Нину, а он кричит про Тоню.
Дома он ходит из угла в угол. Нет, не надо ему сегодня ни хлеба, ни молока. Настроение такое,
будто обокрали.
