без всякой иронии шепчет она, целуя его лицо, – как я
счастлива, что ты разрешаешь мне пожарить для тебя картошку.
Она вскакивает и бежит на кухню. Слышно, как там чиркает спичка, поджигая газ на плите.
Потом нарастает шкворчание сковородки, приходит аромат картошки, поджариваемой на
сливочном масле.
Роман поднимается, проходит на кухню, садится за стол, на котором в чашке – нарезанный
хлеб, а в кружках – молоко. Она уже знает, как он любит есть картошку. Кармен подходит, обнимает
его сзади.
– Наверное, я дурочка. Знаешь, что мне хочется сейчас сделать?
– Что?
– Открыть окно и крикнуть на всё село: «Эй, люди, чего же вы спите?! Я его люблю, и мы сейчас
будем есть картошку!»
Роман смотрит ещё куда-то в угол, а на душе его уже спокойно и весело.
Наконец картошка готова. Они вполне по-семейному сидят за столом.
– Хотя, вправе ли я требовать от тебя верности? – говорит Роман, продолжая их главный
сегодняшний разговор. – Приедет Нина, и мы не сможем встречаться часто. Наши условия
неравны. У меня под боком жена, у тебя – никого. Так что если у тебя с кем-то что-то будет
…случаться, то мне, наверное, надо бы это понимать…
– Эх ты! – с мгновенно навернувшимися слезами восклицает Тоня. – Как ты можешь мне это
разрешать?! Значит, не веришь…
– Прости, прости, – поспешно шепчет Роман, – я пошутил… Подумай, разве мог я сказать такое
всерьёз? Ну хорошо, хорошо – скажу другое. Я хочу… Нет, я требую, чтобы к тебе никто и никогда
даже пальцем не прикасался! Это должно соблюдаться всегда, не зависимо от того, где я и что со
мной. Пусть я не приду к тебе неделю, месяц, но ты всё равно должна знать, что у нас всё по-
прежнему, и оставаться мне верной.
– Да, да, любимый, только так, – радостно говорит она ещё с непросохшими от обиды глазами.
– Я только твоя. Я рассказала о себе всё, и ты можешь считать меня плохой. Но многие женщины в
душе именно таковы, просто они не имеют возможности грешить. А я имела. Но, может быть, я-то и
есть самая чистая и честная, потому что никого не обманываю.
– И никому из них ты не говорила «люблю»?
– Признаюсь: говорила… Тому же Алишеру. Говорила, а душа не соглашалась. А теперь говорю,
и душа теплеет. Сколько раз за эту неделю я спрашивала себя: может быть, я обманываюсь?
Может быть, вначале это слово вырвалось случайно? Но как же случайно, если без тебя мне так
пусто, как не бывало никогда, если каждую свою мысль я сверяю с тем, что мог бы подумать ты,
если во сне я вижу тебя так же реально, как наяву. Мне ни с кем не интересно теперь. Я как
вспомню тебя, мне так и хочется потянуться, а по всему телу разливается какая-то истома. На
работе все говорят о чём-нибудь, а я сижу, витаю в облаках… И знаешь, как мне радостно в них
витать? Я не завидовала ещё ни одной жене тех мужчин, ни одну из них не жалела за то, что их
мужья изменяют со мной. Я просто не принимала их в расчёт, потому что никого из них мне не
хотелось иметь полностью. Но как я завидую теперь даже любому предмету, который есть в твоём
доме. Я думаю только о тебе. Я не могу даже есть: смешно, но последние дни я живу лишь на воде
и чае. Я всюду вижу тебя. Своего брата я называю Ромой. Говорю – ошиблась, а он смеётся: все,
мол, ясно с тобой… Даже по улице я хожу сейчас как-то иначе – с высоко поднятой головой. На
меня смотрят и удивляются. А я думаю: эх, ничего-то вы не понимаете. Сегодня на работе план не
могла составить. Ручку взяла, а она вдруг сама твоё имя пишет. Мне даже дети стали говорить, что
со мной что-то происходит, что я постоянно улыбаюсь. И даже, знаешь, почему я так складно всё
сейчас говорю? Да потому что эти слова приготовила заранее. Нет, понимаешь ли ты, что я тебя
люблю?! Кажется, ты этого не осознаёшь. Никого в жизни я ещё так не любила. Я всю жизнь,
355
оказывается, только этого и ждала! Я рассказала о тебе своей подружке – Дулме. Мы вместе с ней
ещё на стрижке работали. А она видя, моё состояние, смеётся: да вы, говорит, не встретились, а
схлестнулись!
– Схлестнулись? Ну и ну! А ведь что-то в этом есть.
Роман невольно задумывается. Надо же какое определение! Это даже представляется хорошо:
не коснулись робко, а именно схлестнулись, переплетясь ветвями и листьями.
– Ох, как я теперь понимаю Ольгу Борисовну! – продолжает Кармен. – А ведь раньше осуждала
её. «Разбиваешь, – говорю, – семью». А теперь мне всё ясно. Я зачёркиваю всю свою прошлую
жизнь со всей грязью, что в ней была. Я буду верной тебе – это надо даже мне самой. Я хочу
родить ребёнка от тебя. Да, хочу!
– А если разлюбишь? Вдруг всё это пройдёт?
– Да ты что?! Разве такое, разве вот это всё проходит?!
– Любовь кажется сильной лишь тогда, когда она есть…
– У меня всегда будет такой. Она меня просто растворяет. Ох, сколько времени я потеряла. И
зачем мне были нужны все эти? Ты знаешь, они, наверно, сами по себе неплохие мужики. Но они
не были моими. Они душевно не мои. Именно поэтому я так легко рассказала тебе о них. Я как
будто сдала их тебе – возьми, они мне больше не нужны. Стыдно признаться, но я была просто
самкой: надо, и всё. Когда ты пошёл меня провожать, я сказала тебе: «Я знала, что ты ко мне
придёшь». Но даже ещё в тот момент я была самкой. Такое я могла сказать кому угодно. Помню, я
тогда даже отметила про себя: «А ведь он мужик-то ничего». Но тогда я была ещё за чертой самой
себя настоящей. Хотя уже тогда я, видимо, втайне любила тебя какой-то неразрешённой любовью.
– Ты сказала, что ты «потеряла время». О чём это ты?
– Да ведь сейчас-то, когда я люблю, время идёт совсем иначе… Пусть сегодня ты уйдёшь
домой, но и ждать тебя – наслаждение. Знаешь, как хорошо сидеть дома и думать, что ты вот-вот
придёшь. Хотя уже сейчас я думаю, как мне пережить этот день…
– Займись чем-нибудь. Кстати, бросила бы курить… Говорят, что это трудно, но если ты любишь,
то сделай для меня. И вообще
