спрашивает так, словно он был тут вчера или позавчера. А сколько событий улеглось в этот
отрывок времени на самом деле! Ведь она, наверное, ещё ничего не знает о его родителях.
– Да, зашёл посмотреть, – отвечает Роман, специально не замечая её иронии.
В коридоре переклеены обои, на вешалке – новый женский плащ, в комнате для экономии
места – новая двухъярусная кровать для детей. Других изменений нет. Пройдя в комнату, Роман
выгружает из сумки игрушечные автоматы, только что купленные в универмаге, где работает Ирэн.
– Ну и как поживает товарищ Мерцалов со своей смуглой молодкой? – спрашивает Голубика.
Конечно же, о родителях она не знает, откуда ей знать? Если бы знала, то не начала бы с этой
усмешки.
– С молодкой всё хорошо, – отвечает он в тон. – У нас вообще всё нормально.
– Я рада. Нового прибавления не ожидаете?
– Угадала. Ожидаем. Через два месяца. Они сейчас в Елохово. Это на севере.
– А, так это вы, стало быть, по дороге заскочили? – спрашивает Ирэн с ещё большей иронией и
горечью.
– Выходит так. Завтра мне надо на самолёт. Туда только самолёты летают.
– А здесь, в городе, у кого остановились?
– Ни у кого. Все мои вещи со мной. Мне бы только переночевать. Может быть, ты не откажешь?
– Что-о-о? – говорит она, едва не засмеявшись. – С каких это щей? Едете, ну и едьте за своим
прибавлением. А мы-то здесь при чём?
– Ладно, ладно, – буквально мямлит Роман, – просто я думал, что мы могли бы оставаться
друзьями. Не волнуйся, я уйду.
– Да уж конечно уйдёте, Роман Михайлович. Только уж, пожалуйста, после того, как дети
угомонятся. А утром я снова скажу им, что вы приснились… В прошлый раз они мне почти
поверили.
В этот раз идти за детьми в садик Роман не решается. Голубика уходит за ними одна – никаких
спектаклей на людях ей больше не хочется. Сам факт, что она оставляет его здесь одного, говорит
за то, что он для неё всё тот же, что и раньше.
Оставшись один, Роман не спеша обходит квартиру, как музей своей прошлой жизни, в которой,
однако, как и прежде живут близкие люди. Удивительно, что он помнит эту квартиру не зрительно
даже, а самим ощущением пространства, зная, как где повернуться, сколько сделать шагов, как
протянуть руку там или там. Это пространство охотно признаёт его и принимает в себя. Конечно,
теперь эта квартирка маленькая – для женщины с двумя детьми она недостаточна. Однако, если
бы он остался в этой семье, так же работая на заводе с более, чем десятилетней очередью на
жильё, то и сейчас они жили бы ещё здесь.
О госте, который ждёт их дома, Голубика сообщает детям только во дворе, и дальше они бегут
наперегонки. В квартиру врываются с торжествующими криками, запыхавшись так, что не могут
говорить. Оба вытянулись, стали взрослей, но у младшего всё равно блестит под носом светлая
сопля.
И снова, как и в прошлый раз, весь вечер в квартире пыль до потолка. Общаться с ними
нелегко: приходится выдерживать намеренное отчуждение, чтобы они не воспринимали тебя как
приехавшего навсегда. Приблизишь их слишком к себе, расположишь, а потом возьмёшь и
исчезнешь. Но и совсем черствым быть с ними нельзя, если ты папка, если ты их навестил.
Хочешь не хочешь, а приходится признать, что с ними надо либо иметь постоянную связь, либо
исчезнуть полностью, помогая лишь издали.
360
Когда становится поздно, детей снова не получается уложить. Они требуют, чтобы папка
остался ночевать здесь.
– Да останется он, останется, – обманывает их Ирэн.
– Покажи тогда, где он будет спать? – просит Сережка.
Голубике приходится стелить Роману некую ложную постель на полу, около их кровати.
– Вы спите, а мы ещё немного поговорим, – успокаивает она их.
Стараясь не мешать всем этим событиям, Роман сидит у журнального столика и вдруг на
нижней полочке столика обнаруживает библию и прочую религиозную литературу. С этой книгой он
и приходит на кухню, когда дети, наконец, успокаиваются.
– Тебя это увлекает? – спрашивает он.
– Да, это всерьёз. Я всё больше прихожу к Богу, – отвечает Ирэн. – Всё больше и больше я
понимаю, что единственный мужчина, достойный настоящей любви – это Иисус Христос.
Остальные так себе…
– Но разве можно к Христу относиться просто как к мужчине? – изумляется Роман. – Не
богохульство ли это само по себе? Разве может быть сексуальным то, что должно быть только
духовным?
Голубика с удивлением смотрит на него.
– Конечно, Мерцалов, ты не дурак… Я просто пошутила. Однако, всё-таки Христос был
мужчиной, который в жизни что-то делал.
Теперь уже Роман с удивлением смотрит на свою бывшую жену – это что, какой-то намёк, какой-
то укор?
Ему интересно спросить её про Ивана Степановича и Тамару Максимовну, но он не решается,
понимая, что тогда неминуем ответный вопрос о его родителях. А ему не хочется вызывать её
жалости. Тогда, растрогавшись, она, наверное, и в самом деле предложит ему остаться ночевать,
но покупать эту уступку такой ценой нельзя. Ему пора уходить – скоро уже будет очень трудно
поймать такси до аэропорта, где можно скоротать ночь.
Ирэн выходит, чтобы взглянуть на ребятишек и, вернувшись, сообщает:
– Всё. Спят.
Роман поднимается. Не надо ждать, когда Голубика кивнёт на дверь, – он уйдёт сам.
Войдя в комнату, он ещё раз смотрит на спящих детей, тихо подхватывает сумку. Одеваясь в
прихожей, как бы между прочим спрашивает:
– И где же твой муж?
– Да опять в командировке… Такой вот змей попался – ну просто не вылезает из
командировок…
Она сама же усмехается собственной лжи, невольно показывая печаль о невозвратимости
прежнего и полное смирение со всей своей ситуацией. Но само её смирение особенное – оно
свысока, с позиции сильного человека, знающего себе цену. И уже как будто чуть уставшая от
визита своего бывшего мужа она, открыв дверь, несколько театральным жестом показывает:
«прошу», а, может быть и «выметайся». Дождался всё-таки жеста!
Очутившись за дверью, Роман чувствует некую душевную незавершённость своего визита.
Нехорошо вышло с родителями, не следует в сознании Голубики оставлять о них неправильное
представление. И он тихонько стучит в дверь, уже не пользуясь звонком.
– Забыл что-то? – озадаченно спрашивает Ирэн, открыв дверь и пряча уже влажные глаза: она
хотела уже отдаться своим чувствам, а он зачем-то вернулся.
– Я не сказал тебе кое о чём, – говорит Роман, – не хотел говорить, но сказать надо. Ты должна
знать. Мне просто перед ними неудобно. Я имею в виду моих родителей.
– Да-да, –
